Дженис показала ему язык.
– Но вы дали нам ключ, – продолжал Дермот. – Собственно говоря, вы открыли нам все, рассказав свою притчу о некоем Финистере или Макконклине. Вы только послушайте. История повторяется. Не ваша вина, если вы что неверно перетолковали. Дальше. Я думаю, все прекрасно знали (так ведь?), что Нед Этвуд вернулся в Ла Банделетту и объявился в «Замке».
Сэр Морис пошел погулять перед ужином. Куда он пошел? В бар «Замка». И кто же, как мы давно знали, был в этом баре? Нед Этвуд, который во всеуслышание хвалился, что вернет жену, даже если придется кое–что о ней порассказать.
Помните, Дженис, вы даже предположили, что отец ваш виделся с Этвудом и разговаривал с ним? Так и было. Ваш отец сказал ему: «Прошу вас, сэр, выйдемте на два слова». Этвуд не знал, какой будет разговор. Он вышел. И тут он обнаружил – уж легко себе представить, какое его охватило бешенство, – что старый джентльмен прекрасно в курсе его дел.
Они пошли в зоологический сад. Сэр Морис, весь дрожа, сказал ему точно то же, что когда–то говорил Финистеру. Помните?
Дженис кивнула.
– «Даю вам двадцать четыре часа на то, чтоб убраться, – процитировала она. – По истечении же срока все сведения о вас и о вашей новой жизни – где вас можно найти, ваше новое имя, словом, все – будут переданы в Скотленд–Ярд».
Дермот, слушавший ее, напряженно вытянув шею, теперь снова откинулся на спинку плетеного кресла.
– Это было как гром с ясного неба. Теперь Этвуду не заполучить жену, а он себя убедил, что непременно вернет ее. И – прощай приятная жизнь. Впереди – опять тюрьма. Если вы можете представить себе, как он метался среди клеток диких зверей, то можете приблизительно представить себе и то, что творилось в его душе. Ни с того ни с сего кошмарная несправедливость, его, его – обратно в тюрьму.
Если только…
Он не знал сэра Мориса Лоуза, в смысле – не был с ним знаком, но он был очень хорошо осведомлен о порядках на вилле «Привет». Не забудьте, он не один год тут прожил.
Он не раз видел, как сэр Морис засиживался допоздна у себя в кабинете, когда остальные члены семьи уже ложились спать. Он не раз заглядывал в его кабинет из окна через дорогу, как и сама Ева. Он знал планировку кабинета, потому что в жаркую погоду старик не задергивал шторы. Он знал, где сидит сэр Морис, где дверь, где каминные приборы. И – редкая удача – у него был ключ от Евиного дома, который – помните? – подходит и к двери виллы «Привет».
Бенджамин Филлипс задумчиво почесал лоб трубкой.
– Ну да. Вот вам и все улики, правда?
– Безусловно. – Дермот запнулся. – Дальше вам вряд ли приятно будет слушать. Вы настаиваете?
– Говорите! – крикнула Ева.
– Уж если он решил действовать, так ему надо было навеки заткнуть сэру Морису рот. Он справедливо рассудил, что сэр Морис решил подождать, покуда он не уберется из города, и никому еще ничего не сказал. Но, тем не менее, следовало на всякий случай обеспечить себя безупречным алиби. Проходя по саду, он с помощью ума и самомнения за десять минут составил план такого алиби. Вы уже сами, очевидно, догадываетесь о том, какой это был план.
Он знал привычки всех членов семьи. Он шатался по рю дез Анж, когда вы все вернулись из театра. Ева пошла к себе, вы все – к себе. Он терпеливо выждал, пока вы легли спать, пока не погас свет во всех окнах, кроме двух незанавешенных окон кабинета. Открытые окна были ему даже на руку. Это входило в его план.
Дженис, хоть у нее даже губы побелели, все же не удержалась от вопроса:
– А вдруг бы его увидели из какого–нибудь дома напротив?
– Из какого именно? – спросил Дермот.
– Поняла, – сказала Ева. – У меня шторы всегда задернуты. А на остальных виллах сейчас, в конце сезона, уже не живут.
– Да, – согласился Дермот. – Это мне Горон сказал. Но вернемся к изобретательному мистеру Этвуду. Он приготовился действовать. Он открыл своим ключом дверь дома сэра Мориса…
– Когда?
– Примерно без двадцати час.
Сигарета Дермота выгорела до окурка. Он бросил его на землю и растоптал.
– Я думаю, что он захватил с собой какое–то оружие, бесшумное оружие, на случай, если среди каминных приборов не окажется кочерги. Но напрасно он беспокоился. Кочерга висела на месте. Из того, что он говорил Еве, мы знаем, что ему было известно о глухоте сэра Мориса. Он отворил дверь, схватил кочергу и сзади подошел к своей жертве. Старик был поглощен изучением своего сокровища. На блокноте, лежавшем на столе, крупным каллиграфическим шрифтом было выведено: «Табакерка в виде часов». Убийца поднял руку и ударил. Ударив раз, он озверел. – Ева, знавшая Неда Этвуда, представила себе эту картину. – Один из ударов, возможно, случайно, но скорее рассчитано, пришелся по дорогой безделушке. Этвуд, видимо, поинтересовался, что же он такое разбил. На него с перепачканной страницы блокнота глядели крупные буквы первого слова «табакерка». Как мы увидим, слово это запало ему в голову. А теперь перейдем к самому главному.
Дермот обернулся к Еве.
– Какой на Этвуде был костюм?
– Такой… темный, с ворсом. Не знаю, как называется материал.
– Так, – согласился Дермот. – Ну вот. Когда он разбил табакерку, крошечный осколок отлетел и прилип к его костюму. Он ничего не заметил. А потом злополучным образом этот осколок запутался в ваших кружевах, когда он обнимал вас во время эпизода в спальне. Вы тоже ничего не заметили. Вы знать не знали ни о каком осколке и готовы были поклясться, что кто–то вам его подсунул. Но в действительности все куда проще.
– Ну, вот и все, – он посмотрел на Дженис и дядю Бена. – Надеюсь, зловещий осколок агата уже не представляется вам таким зловещим и загадочным?
Но я забегаю вперед. Я вам рассказываю все так, как это теперь выяснилось, а не так, как случай представился мне с самого начала. Когда Горон изложил мне суть дела, я решил, что скорей всего убийца – кто–то из Лоузов. Не обижайтесь на меня; вы ведь и сами так думали.
Меня смутили кое–какие подробности уже в первом, очень кратком рассказе Евы Горону в тот первый вечер на вилле «Привет». Но только совсем недавно, когда Ева снова рассказала мне все подробно за омлетом у папаши Руссе, у меня будто пелена спала с глаз, смутная догадка стала уверенностью, и я сообразил, что мы ищем преступника не там, где надо. Теперь и вы уж все поняли.
Ева вздрогнула.
– Да, – согласилась она. – Еще бы не понять.
– Чтобы и остальным стало ясно, давайте восстановим картину. Этвуд явился к вам в без четверти час, открыв дверь с помощью неоценимого ключа…
– Глаза у него были стеклянные, – крикнула Ева. – Я еще подумала, что он напился. И вообще он был какой–то странный, чуть не плакал. Я никогда не видела Неда таким. Но нет, он не был пьян.
– Нет, – сказал Дермот. – Он просто только что убил человека. Убить человека, преднамеренно убить – это не так–то легко даже для Неда. Он ушел с виллы «Привет», проскользнул на бульвар Казино, послонялся там минуту–другую, а потом вернулся к вилле напротив так, словно только что вошел на рю дез Анж. Он приготовился обеспечить себе алиби.
Но я опять забегаю вперед. Вспомним лишь, как все происходило. Он ворвался к вам. Навел разговор на Лоузов и на старика, который сидит в доме через дорогу. Наконец, доведя вас до совершеннейшей истерики, он отдернул штору и выглянул в окно. Вы погасили свет. Так! Повторите мне дословно, что говорили вы оба в течение следующих минут.
Ева зажмурилась.
– Я сказала: «Сэр Морис еще не лег? Да?» Нед сказал: «Да, он еще не лег. Но ему не до нас. Он рассматривает в лупу какую–то табакерку. Постой!» Я сказала: «Ну что там такое?» Нед сказал: «С ним еще кто–то, но мне его плохо видно». Я сказала: «Наверное, Тоби. Нед Этвуд, отойдешь ты от окна или нет?»
Глубоко вздохнув, мучительно ясно вспомнив ту безветренную ночь и духоту спальни, Ева открыла глаза.
– Вот и все, – сказала она.
– Но сами–то вы, – настаивал Дермот, – сами–то вы смотрели в окно?
– Нет.
– Нет. Вы поверили ему на слово. – Дермот повернулся к остальным. – Самое поразительное, просто ошеломляющее – это заявление Неда о том, что он увидел. Если он что и мог разглядеть на расстоянии пятидесяти футов, то только что–то маленькое, похожее на часы. А он выкладывает без запинки, что видит табакерку. Да, тут–то наш умник себя и выдал. Он не мог знать, что это табакерка. Верней, осведомленность его могла иметь лишь единственное и весьма мрачное объяснение.