– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы-то должны знать, каким трудом мне это удается, – вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!
Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.
– Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, – сделал он заказ, потягивая шампанское, – и немного лангустов, а потом тюрбо.[13] Нужно немного поддержать ваши силы, – добавил он серьезно. – На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.
Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты – твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.
Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью-Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.
– Мне нравится, – сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.
– Виа Монтенаполеоне, Милан, – ответила она. – Она обошлась мне в месячный оклад.
– Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. – Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. – Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.
Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.
– Мы должны идти, – вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.
В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем-то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.
Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.
– Вы вдохновляете меня, Даная, – сказал он, когда они оказались в его номере. – Я хочу кое-что попробовать с вами. Сегодня вечером вы – моя модель!
Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.
– Вы поправились! – укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».
– Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, – усмехнулась она, – поскольку вы сделали меня своим ассистентом.
Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.
– Черт бы вас побрал, Даная, – пожаловался он. – Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?
– Брахман! Уже полпятого утра, – взмолилась она. – Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.
Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.
– Валмонт никогда бы не ушел! – закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. – Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
– Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, – выкрикнула она. – Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие – на несколько часов.
Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
– Ваша идея, – объяснил он. – Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. – Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. – Прекрасно, – пробормотал он со счастливым видом, – просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
– Сними свою одежду, – скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
– Поторопись, Даная! – воскликнул он. – Чего ты ждешь?
Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска – только деловые поездки.