А то было бы нас сейчас семеро, нет, если считать и Харальда, то восемь. Харальд тоже мамин ребенок, но он намного старше, живет отдельно и только иногда навещает нас. Между прочим, он солдат. А может, ему просто не разрешают жить с нами, ведь папа не его отец. Но папа любит Харальда, однажды даже подарил ему настоящий мотоцикл. Раньше у мамы был другой муж, но это совсем давно, когда мы еще не появились на свет. Мы отца Харальда не знаем, зато папа знает наверняка.
Теперь и Хедда проснулась, смотрит на меня совсем сонная. Закутываемся в одеяло, перед моим носом болтается рука Хеддиной куклы. Хильде не лежится спокойно, она громко кричит: «Когда мы увидим Коко?»
Передо мной сидят пятеро в ночнушках. Хельмут молча жует хлеб с вареньем. Хельга, съежившись, втянула голову в плечи. А Хедда, кажется, вот-вот расплачется. Только Хильде и Хольде ведут себя непринужденно, забавляются с Коко. Горничная, к сожалению, не принесла им пирога. На какао ни один даже не взглянул.
Им здесь плохо, это совершенно очевидно. Надеюсь, мамаша скоро поправится, и детей заберут домой. Вот ведь история! Как я мог так опрометчиво внять просьбе отца — на несколько дней взять под свою опеку пятерых малышей, пока их мать не разрешится от бремени. В конце концов они дети вышестоящей персоны и привыкли совсем к другим условиям. Почему их отцу пришло в голову обратиться именно ко мне? Мы совсем недавно с ним познакомились. А все гигантская звуковая аппаратура и ее потрясающие качества, благодаря которым на меня обратили внимание. Меня, то есть сотрудника, отвечавшего за ее установку, пожелали впредь регулярно видеть в своей личной студии во время радиозаписи речей и обращений к народу. Однажды за работой мы разговорились. Не потому ли выбор отца пал на меня, что наши взгляды на воспитание во многом схожи? Он же категорически отказывается препоручить собственных детей воспитателям из гитлерюгенда. Это ли стало причиной? Теперь уже вряд ли узнаю. Просто-напросто мне по-дружески и вместе с тем в приказном порядке сказали быть наготове, на случай если детей надо будет разместить в моей квартире.
Главное внимательно за собой следить и не перепутать имена: Хельга — старшая, это понятно, потом Хильде, которая в машине замучила меня вопросами про Коко. Хельмут, единственный мальчик. За ним Хольде, у нее легкое косоглазие. Хедда, самая маленькая. Хайде только родилась. Похоже, сам отец иногда путается: однажды он рассказывал про Хедду, но упорно называл ее Херта. Однако никто не осмелился его поправить. Пожалуй, вся эта путаница с девчачьими именами происходит из-за того, что в голове родителя крутятся всевозможные имена, которые он хотел бы дать своим будущим сыновьям: Хардер, Хартман. С типичной для уроженца левого берега Рейна интонацией отец произносит их, проверяя на слух, какие приличествуют его наследникам; интонация певучая, все звуки исходят откуда-то из глубины; рейнский диалект не спутаешь ни с одним другим. Он слышен, даже когда отец этих детей пытается говорить на литературном немецком языке и старательно выпячивает губы. Эта необычная напевность речи передалась и детям. Вполне возможно, он украдкой бубнит про себя даже мое имя: Герман.
Дыра. Нас засадили в дыру, к чужаку, который не в состоянии поддерживать порядок, в доме всюду разбросан мусор. На кухне всем не поместиться, в квартире только две комнаты — где нам играть, спрашивается? Почему родители не отправили нас за город? Тогда бы и няня могла поехать с нами. Горничная с размаху ставит перед господином Карнау чашку кофе, так грубо, что пенка на моем остывшем какао дрожит. Мы сюда совершенно не хотели. Мама и папа, ни о чем не подумав, сбагрили нас. Их не волнует, хорошо ли нам здесь.
А может, они не догадываются, что нам тут плохо, потому что не знают, какие мы на самом деле. И каждому позволили взять только одну игрушку. А вдруг мама даже не подозревает, где мы, вдруг папа сам всё решил? Мама бы такого не допустила.