Унылый вечер. Сижу у открытого окна на подоконнике в своей квартирке как на углях, щелчком бросаю докуренную сигарету на улицу. Отошлют ли меня обратно в Берлин, теперь, когда по моей вине пропала пленка? Неудачник. Направят ли сюда, в Страсбург, другого, кто лучше разбирается в магнитофоне? Или после такого ляпсуса последует, чего доброго, увольнение? А я еще хотел найти время и заглянуть в Немецкий университет, где сейчас выставлена большая коллекция черепов, вроде той, что собрал Йозеф Галль, который, кстати говоря, именно здесь, в Страсбурге, в 1777 году, будучи еще совсем молодым человеком, приступил к изучению сравнительной анатомии.
После обеда мне нежданно-негаданно удалось немного успокоить офицера. Очевидно, благодаря моим частным изысканиям слух у меня сильно обострился, ибо, когда вдруг по коридору спешно проследовала группа мужчин, я сразу узнал голос одного из них. Это был тот воющий, как сирена, предупреждающая о ночном налете, голос, который утром больно полоснул мое ухо. И тут я, не задумываясь, выпалил:
— Тот, чей голос был на пленке, сейчас там, за дверью! Точно! Это его голос.
Я даже представить себе не мог, какая заварится каша: офицер с нескрываемым удовольствием вызвал охрану и распорядился арестовать мужчину. А чуть позже благосклонно заметил, мол, я, похоже, чего-то стою, раз сумел разоблачить изменника, мнимого чистильщика в наших рядах, оказавшегося французским подпольщиком. Я никогда не думал, что способен на донос, и просто не находил себе места. С другой же стороны, если стоял вопрос о том, направят ли в Берлин рапорт о моей оплошности с магнитофоном, донос мог пойти мне на пользу.
Воздух непривычно теплый. Откуда-то издалека легкий ветерок приносит мелодию военного марша. Рваный акустический рисунок, эхо с отдаленных улиц. Музыка звучит все громче и громче. Вдруг раздается грохот, и из-за поворота выплывает оркестрик, за ним шагает в ногу отряд штурмовиков, а замыкают шествие группа в немецких народных костюмах и штатские, приставшие, скорее всего, по пути. Шум проникает через открытые окна в жилища, просачивается сквозь занавески. И вот в оконных глазницах уже торчат любопытные, опирающиеся локтями о подоконники. Некоторые машут руками. Одно окно, без света, закрывается словно рукой призрака, гардины задергиваются. Стекло в моем окне начинает дребезжать. Духовые, барабаны, натянутые кошачьи кишки. Акустика ночи. Процессия оставляет мой дом позади. Ветер встречный, и флаг бьет знаменосцу в лицо.
Штурмовики запевают известную в этих краях песню, с первых же тактов ее во весь голос подхватывают местные жители. И тут же лица разгораются, щеки наливаются краской. Вон голосит целая семейка, скучившись у крохотного окошка на кухне. Рты раскрыты, и все прекрасно видно: языки, зубы, даже ниточки слюны. А внизу — соприкосновение дыханий, кожи, работа локтей, сбивающийся шаг. Отработанный воздух; в свете факелов блестят капли пота на веках. Но вот процессия исчезает, музыка стихает, и люди, покинув свои наблюдательные посты, возвращаются в комнаты. Только разбуженная шумом птичка возбужденно щебечет на всю улицу. На темной мостовой последний еще тлеющий окурок.
Вот так неожиданность — днем нас забрали из школы и повезли в город.
— А точно не нужно домой, обедать со всеми? — спрашивает Хильде.
Папин шофер смотрит на нас в зеркало:
— Нет, вас двоих на целый день забирает отец, в такую чудесную погоду ему удалось выкроить часок-другой.
А вдруг папа все еще сердится и хочет видеть только Хильде? Вдруг шофер просто побоялся отправить меня домой одну и только поэтому взял с собой? Сестра копается в ранце, ищет расческу:
— Хельга, ты как будто не рада? Мы же пойдем с папой в город, он наверняка нам что-нибудь подарит.
Нет, кажется, папа больше не сердится. Хвалит наши наряды и поглядывает на меня так же ласково, как на сестру:
— Настоящие маленькие леди, взрослые и воспитанные, вас прямо в свет можно вывозить. С чего начнем? Сразу в кафе или сначала по магазинам?
Конечно, хочется по магазинам. Светит солнце, прохожие оглядываются на нас, все знают папу в лицо, видели фотографии или слышали его по радио. Некоторым он даже протягивает руку и что-то говорит. Мы стараемся вести себя хорошо и приветливо здороваемся с каждым. В магазине игрушек выбираем новые платьица для любимых кукол. Папа нас не торопит, тут можно пробыть сколько угодно. Нет, про вчерашнее точно забыто.