Отсутствие грохота и стрельбы вскоре позволило уловить и записать звуки, живые источники которых обречены — они того и гляди навек умолкнут. В этих похоронных песнопениях предстает картина той ночи. После сражения на поле слышны лишь крики раненых, и я, как ребенок в пылу азарта, увлеченно переключаюсь с одного микрофона на другой, меняю пленку, не вставая с места, выхватываю чистые катушки из ящика. Тут целый звуковой ландшафт! Молодые солдаты с окровавленными лицами навеки запечатлены — на пленке, а не только в их фронтовых весточках, летящих с полевой почтой на осажденную родину, и не только в патриотических речах, которые припишут им когда-нибудь потом, когда они уже будут разорванными на куски трупами, — да, потом, так ведь надежнее, потом, когда от самих солдат уже ничего не останется и они уже не смогут заглушить эти речи и лозунги своим пронизывающим до костей предсмертным хрипом. Переключаюсь на траншеи: тяжелые шаги и шум проливного дождя. Вдруг люди в блиндаже начинают тесниться друг к другу. Левым ухом слышу голоса — это здесь, в блиндаже, не в наушниках; звучат приглушенно. В правом наушнике раздается шум боевых действий: крики и удары. Спасаю останки надорванного солдатского голоса, записываю последние предсмертные стоны, сохраняю для родных и близких покойного. Теперь на ближайшие к противнику позиции: свист, потом гул, он все громче, и через долю секунды — нарастающий шум летящих во все стороны осколков. Громкость зашкаливает, трансляция прерывается, что-то хлопнуло — микрофон засыпан землей или разбит.
Ночная песнь постепенно стихает: но на пленке настойчиво прорываются намагниченные частички, по мере звукоподачи. Эти шумы, хоть и совсем слабые, режут слух. Только не бросать, дослушать, быть с ними до последнего. Вынимаю кабель, переключаюсь — теперь слышно каждого из лежащих там, снаружи, слышно совершенно отчетливо: разрозненные, нанизанные, умирающие звуки, совсем недавно я и сам проходил в тех местах, спотыкаясь. Я слышу людей, которые останутся лежать там, на земле. Тела не спасти, они навсегда останутся в смертельно опасной зоне, но их стоны — здесь, на пленке, в безопасности. И эта пленка никогда их не выдаст, никому, ни одному пусть даже самому сильному противнику. Даже если ночью враг так изрешетит и искромсает тела, что утром во время стремительного наступления никто не заметит эти серые пятна на сырой земле, в каше грязи.
Какие явления! Смысл их темен, скрыт во мраке, однако мрак рассеивается: перед самым концом к голосам возвращается изначальная естественность, они полностью выходят из-под контроля разума — из глоток рвутся грубые звуки, подчиняющиеся разве что спинному мозгу. Голос вернулся в свое первобытное, дикое состояние — это нечленораздельный рев. Параллельное включение: тяжелые стоны и вздохи всевозможных тембров, кряхтение, отрыжка, рвота в грязи и мраке. Звуковые оттенки, скрытые под многими и многими напластованиями тьмы, нюансы, рожденные во тьме. Звуки возвращаются к своим истокам, к умирающим людям, которые уже не способны совладать со своим голосом — вопль неудержимо рвется из груди. Это животный вой, гортань не причастна к порождению подобных звуков, вой заполняет глотку. Ни губы, ни язык, ни зубы не сдерживают эти непроизвольные звуки, не могут их ни остановить, ни подавить. Какие процессы! Какая панорама!
IV
Какая панорама! Какое беспредельное царство эха, здесь, перед нашими глазами. Ошеломляющее зрелище, горный ландшафт. Скалистые расщелины на противоположной стороне долины. Заснеженные вершины. И как режет глаза ослепительный солнечный свет! Отражаясь от ледниковых трещин, он льется вниз по вечным снежным заплатам до самой границы лесов, куда глубоко вгрызается широкая белая колея. Тут свет заглатывают густые ельники. Интересно, какой высоты вон те вершины? Кто взялся бы измерить сей горный массив, если даже на таком расстоянии глазам больно от яркого сияния? А если бы понадобилось пройти по всем склонам? Наверняка ослепнешь. Смотреть на них инстинктивно избегаешь — взгляд сразу скользит выше, к затененной области между светом и тьмой. Там раскинулись альпийские луга, между вершинами и густым лесом, на округлом отроге. Какое небо! Как плывут облака — словно на картине художника-баталиста.
— Хельга, взгляни хоть разок!
— Да, очень красиво, красивые горы.