Рубцы на голосовых связках есть у всех. Они образуются в течение жизни, каждый произнесенный человеком звук, начиная с первого крика младенца, оставляет на них след. Кашель, визг и хрипение все больше и больше обезображивают связки нарывами, наростами или трещинами. А нам и невдомек — мы-то ничего не видим. Иное дело — обнаруженные язвочки на языке или подозрительное покраснение горла. Однако симптомы перенапряжения связок знакомы каждому, хотя бы понаслышке: так называемые вокальные узелки, полипы, фистула. Голос… Как бережно следует с ним обращаться! По большому счету лучше вообще молчать.
Здоровые органы — большая редкость, или лучше сказать: органы, покрытые тонкой, нежной пленочкой. Не случайно суждение о том, что мистическое нечто, называемое душой, кроется именно в голосе. Сотворенное дыхание, легкое дуновение — так рождается человек. Рубцы на связках являют собой перечень роковых мгновений, акустических бурь, но также молчания. Вот бы нащупать их пальцем, эти дорожки, укромные местечки и развилки. Там, во мраке гортани, история твоей жизни, расшифровать которую ты не в силах. Ты только инстинктивно чувствуешь ее неуловимое присутствие: во рту вдруг все пересыхает, горло сжимается, ни с того ни с сего начинается удушье, а из легких сочится только мертвая тишина.
Стою в очереди за запасной деталью для проигрывателя; по спине пробегают мурашки — с чего бы это? И тут в магазин электротоваров вваливается молодая дамочка, чей громкий монолог доносился еще с улицы. Сбивчивая речь резко обрывается, женщина гортанным голосом обращается к оторопевшим покупателям и, впиваясь в каждого глазами, сокрушается, что целых три недели ей пришлось ждать, когда починят радиоприемник. Что же такого отталкивающего в этих звуках, почему даже собственный голос кажется мне отвратительным? Да, прежде всего мой собственный… Не знаю. Смущенно разглядываю эту полоумную. Никто не обращает на нее внимания, а она распаляется все больше и больше: хочу, наконец, снова услышать Хайнца Рюмана. Вот чьи песни надо крутить целыми днями, а не передавать победные марши и прочий вздор!
В довершение всего дамочка хрипло затягивает какой-то шлягер, после нескольких куплетов ее голос вздрагивает, дает петуха, срывается, и певица начинает сначала. Утихомирить ее никто не решается, похоже, никто даже не замечает, как жуткий голос разъедает каждую клеточку тела. Неужели я единственный, на кого действуют эти душераздирающие звуки? Звуки, которые колотят по вискам и заставляют трещать по швам череп. Кажется, будто настала непроглядная ночь и вот-вот грянет воздушная тревога, посыплются градом бомбы, и только я не сплю. И никакого надежного укрытия. Теперь женщина принимается за пожилого господина и шипит ему в лицо, мол, только что столкнулась с Санта-Клаусом, они договорились и скоро увидятся снова. А часто ли ты встречаешь Санта-Клауса?
Пожилой господин и бровью не повел. Я бы на его месте не выдержал, ведь это налет чистой воды, а сегодня утром меня уже угораздило попасть «под обстрел» рыгающего мужика в трамвае. Возле самого уха вдруг разливается пенящийся и сметающий все на своем пути поток слов: пора бы домой, плюшевый медвежонок совсем один, ждет овса и соломы.
Вот так, ничего не подозревая, внезапно оказываешься на самом настоящем акустическом фронте. Стереть. Всё стереть.
Причины моей глубокой неприязни к надрывным, грубым голосам совершенно необъяснимы. Равно как необъяснимы те или иные пристрастия. Почему именно вечером, в темноте или в предзакатных сумерках, когда свет в квартире выключен, а я сижу перед проигрывателем и держу в руках черную шеллачную пластинку, почему именно в этот момент меня охватывает беспредельное спокойствие? У каждого диска на так называемом зеркале, там, где заканчивается звуковая дорожка, возле этикетки есть гравировка, сделанная чужой рукой: как правило, это технические данные, серийный номер и обозначение стороны, но иногда здесь попадаются и загадочные краткие послания, оставленные создателем матрицы.
Первая сторона. Пластинка приходит в движение, аппарат снова работает. Еще немного, и я бы не вынес этой тишины в квартире. Опускаю рычаг звукоснимателя, раздается потрескивание, и только потом начинается воспроизведение. Чуть погодя вступает баритон. Как он вибрирует, как ворсует воздух! Для меня навсегда останется загадкой, откуда у законсервированного голоса такая мощь, способная взять за живое. Простым дрожанием чужих связок. Коко сидит рядом, и мы оба, затаив дыхание, слушаем.
На сверкающем черном шеллаке остается след, болезненное прикосновение, игла скользит по пластинке и с каждым новым витком незаметно пожирает дорожки, а сама, проникая все глубже и глубже, приобщается к тайне происхождения звука. При каждом проигрывании диск утрачивает крохотные частицы шеллака, то есть густой массы, состояний из смолы, сажи и особого вещества, наподобие воска, выделяемого цикадами. Это удивительное вещество, источаемое живыми существами, спрессовано, дабы облечь в материю звуки, голос — удивительную субстанцию, испускаемую человеком, субстанцию, которая является признаком человеческой жизни, если на то пошло.