Штумпфекер подкарауливает меня внизу, еще на подступах к помещениям:
— Всё, Карнау, теперь никаких записей делать не придется. Оратор угас. Он больше не может говорить. Но это уже неважно. Заберите свои вещи из кабинета и перенесите матрицы наверх. В будущем этот голос будет звучать только на ваших пластинках, поэтому обращайтесь с ними в высшей степени бережно и безопасности ради немедля сделайте копии.
Из глубины раздается знакомый кашель. Штумпфекер закрывает за собой дверь. Значит, это конец. Воды в коридоре по щиколотку, повсюду разбросаны ордена, фуражки и гранаты. Поднимаюсь по винтовой лестнице к запасному выходу и выхожу в сад. Ясный солнечный день. С самого прибытия не видел неба. Если бы не страшный шум от взрывов, я поверил бы, что война кончилась.
Нужно держаться в укрытии. Здесь, под защитой, за обломками стены впервые за долгое время бронхи снова расслабляются, из легких медленно выходит и рассеивается на весеннем ветру накопившийся за последние дни и ночи отработанный воздух бункера. Неожиданно в саду вспыхивает огонь. Все еще сжигают последние предательские документы? Там Штумпфекер, но без папок под мышкой, а с клочком бумаги в руках. Он склоняется над телом, лежащим на земле. Подле пламени стоят другие мужчины, на лицах — пляшущие тени. Вдруг оглушительный треск, совсем близко разрывается граната, силуэты отскакивают на шаг назад. Горящая скомканная страница из словаря приземляется на пропитанный бензином мундир, и его, наконец, охватывает пламя; людей больше не видно. Разглядываю знакомое ротовое отверстие, испачканное кровью, развороченный затылок полыхающего трупа, уже в следующее мгновение окутанного густым дымом. Вот рядом падает на живот второе тело, и огонь тут же перекидывается на него, языки пламени бегут из центра наверх, к выпуклой груди, и вниз, к черным замшевым туфлям.
Всех возьмем с собой. Это уже решено. Чтобы найти лазейку из города, мы намерены пробиваться группами, маленькими неприметными отрядами. В бункере собирают последние вещи. Теперь тут невероятный шум: топот по коридорам, стук кастрюль, звон бьющейся посуды, а вслед за тем — не тишина, а громкий смех. Хотя не такой уж громкий. Просто в сравнении с шепотом и едва слышными шагами последних дней любой звук кажется резким и затяжным. Но никаких радостных возгласов. Все слишком утомлены и измучены.
Ждем команды на выход. Сижу в своей каморке и работаю, нужно переписать две стопки пластинок: один комплект копий будет вывезен из страны, другой заберет Штумпфекер. Он думает податься на юг. Я же решил на запад, мне предоставлено спасать оригиналы.
Все курят. После бесконечно долгого воздержания вовсю дымят, и бункер мгновенно заполняется дымом. Каждый достает сигареты, которые прятал в последние недели в ожидании момента, когда снова удастся затянуться, когда хозяин уже не сможет проверить, соблюдается ли запрет на курение. Свежее облако дыма, запах табака. А как чадит! Всю ночь. Не видно ни стен, ни мебели, даже собственной руки, держащей сигарету.
Скоро десять, первое мая. Наверху наверняка уже темнеет. Под покровом темноты мы, наконец, собираемся покинуть это место. Где Штумпфекер, ведь он хотел взять ящик с пластинками? Может, внизу в бункере, или в караульном отделении СС? Нет, здесь его нет. Комната пуста. Стены измалеваны порнографическими картинками. Волосы пучком между ног, груди, грубая работа, ухмыляющиеся женщины, нацарапанные на бетоне эсэсовцами; нецензурщина — видать, так и не решили, как эти слова пишутся, кажется, чего уж проще. По коридору идет человек из охранного подразделения с пустой канистрой. Он только что поджег конференц-зал, значит, пора убираться, пока нас тут не перетравили дымом. Наверху перед выходом собралась группа, все стоят со своими пожитками, Штумпфекер сторожит два ящика с пластинками.
Перед уходом доктор еще раз обращается ко мне:
— В лапах оккупантов может оказаться каждый из нас, и, пока опасность не минует, зарубите себе на носу следующее. Теперь ваша первоочередная задача — научиться говорить как жертва. Припомните хорошенько ваших подопытных, их слова, построение фраз, интонацию, воскресите всё в памяти. Подражайте, говорите, как они, сначала очень медленно, про себя, потом начинайте тихо бормотать, говорите, опустив глаза, вводите в речевой поток паузы, словно вам довелось пережить такие зверства, описать которые язык не поворачивается, именно эти предполагаемые жуткие подробности опускайте в рассказе. Помалкивайте о своей деятельности в последние годы, делая якобы вынужденные заминки. Стушевывайтесь, но только вовремя, чтобы ничего о себе не сболтнуть. Кривите лицо, заикайтесь, научитесь, когда нужно, выдавливать слезы, всем своим видом показывайте, что готовы помочь и поделиться сведениями, притворяйтесь, что хотите рассказать обо всех ужасах, выпавших на вашу долю, но, к сожалению, не находите сил. Падайте в обморок, тогда они откажутся от дальнейших вопросов и в конце концов пожалеют вас, поверив, что вы и впрямь жертва, жертва кошмара, которому нет названия и который не описать словами. Так вы перейдете на ту сторону, так во время допроса незаметно скользнете за черту, прямо к тем, за чью обработку вас изначально собирались предать суду. Сейчас необходимо усвоить то, что всегда казалось вам крайне отвратительным, ведь именно отвращение, в сущности, и стало толчком ко всей вашей деятельности; сейчас ваша очередь заикаться, пропускать и путать слова. Увы, некоторое время нам всем придется жить под властью наших надломленных голосов.