Выбрать главу

Сотл зажег спичку. Пламя осветило его большое близорукое лицо. Глаза его были широко раскрыты и казались бесцветными. Его лихорадило. Он раскурил сигару, но больше не курил, а так держал ее, зажженную, в правой руке.

Закурил и Фенелон. Пламя осветило его совиное лицо, бакенбарды и большие уши. Он закрыл совиные глаза и скрестил руки на груди. Его бакенбарды еле-еле фосфоресцировали, а вспышки сигары освещали время от времени мучительное лицо.

Все было немо. Все звуки растворились в ночи. Лишь чуть-чуть мигали на мачтах живые огни.

— Нет,— покачал головой Фенелон,— не безумствуй. Море — это никакой не купол. Это — самая обыкновенная вода. Ее химическая формула нам известна. И нам и всем. Правда, в морской воде растворе но и золото, но еще никакой Чел лини не чеканил из него драгоценные сосуды. Все металлы, металлоиды, щелочи, кислоты растворены в морской воде, но мы не увидим их никогда невооруженным глазом.

— Вот-вот! — сказалСотл.— Давайте вооружим и глаза. Пускай в каждый глаз Эф-изобретатель вмонтирует по кольту, а доктор Амстен пускай повесит на хрусталики по противогазу! За нашу кильку, мечту человечества — огонь! — как сказал бы Пирос.

— Не надо,— сказал Фенелон.— Слушай. Вода усвоила все эти вещества. Тебе известны все животные моря, Сотл, и все растения. Ты знаешь, как это называют ученые: морская фауна и флора. Так что море — нет, не купол.

Около бизани возникла фигура доктора. Доктор Амстен был в противогазе и в кольчуге. Он просыпался: при рассеянном свете луны он читал книгу об искривлениях позвоночника у детей. Очень своевременная книга, потому что детей на корабле не существовало. В темноте Амстен был похож на водолаза, и пальцы, которыми он перелистывал книгу не были видны. Казалось, что книга сама перелистывает свои страницы.

В воздухе замелькали фигурки птиц. Птицы садились на ванты.. Грачи сидели и не шевелились, как статуэтки из старого серебра.

— Земля близко,— прошептал Сотл.— Скажи, Фенелон, еще: а может быть, можно убежать с этого корабля? Может быть, можно переиначить свою судьбу? Может быть, мне еще неизвестны и какие-то мои таланты? Может быть, мои таланты выяснятся в на земных приключениях?

Уже рассветало.

На носу забеспокоился лев Маймун. Он зазвенел цепью, встал на задние лапы и великолепно зевнул.

Сейчас он примется понемножку реветь, чтобы проснулся его друг и учитель Пирос.

Доктор Амстен, к сожалению, задремал. Он прислонился головой в противогазе к бизани. Ему, естественно, снилась противовоздушная оборона. Книга об искривлениях позвоночника у детей вспорхнула и улетела в море.

Над головой Сотла билась в истерике большая и пестрая стрекоза. Сотл махал руками, но стрекоза не улетала.

— Нет,— сказал Фенелон устало. Рассвело, и стало заметно, как небрит Фенелон. Все его лицо обросло жесткой щетиной, как лицо совы — перьями.— Никуда никто не убежит с корабля. «Летучий Голландец» — легенда. Таинственные и темные силы участвуют в его движении, сколько бы Дании ни разглагольствовал о счастье. Многие пытались приостановить корабль, но все они погибли страшной и мучительной смертью. А корабль все равно несется на всех парусах. И судьба его команды — с ним. Ты думаешь, Сотл, ты первый, кто подумал о побеге? Не первый. Уже бежали. Но все возвращались. И все, возвратившись, погибали. И знай: возвращались добровольно и умирали добровольно. Их гнали обратно все те же темные таинственные силы нашего движения, и эти силы — в душе каждого из нас. Мы любим свой тотальный театр абсурда, как Христос любил свое распятье, как заключенный любит свою тюрьму. Вот в чем дело, Сотл. Сотл пристально рассматривал Фенелона своими близорукими голубыми глазами.

— Что-то в тебе изменилось, Фенелон. Не знаю, что, но что-то изменилось.

— Не думаю,— усмехнулся Фенелон.— Я по-прежнему самостоятелен и независим в своих мыслях…

— Да нет.— Сотл медленно отвернулся.— Вчера у тебя была расстегнута верхняя пуговица на сорочке, а сегодня нижняя. Вот и все твои метаморфозы.

— О, если бы мы знали вчера, какая пуговица у нас будет расстегнута сегодня! — Фенелон погрустнел. И рассмеялся неприятным совиным смехом.

— Так что же,— сказал Сотл спокойно и не обер нулся. Он говорил как будто в пространство. Он опять смотрел во все свои пенсне на совсем растворившуюся луну.— Я теперь понял: это хорошо — плыть на корабле «Летучий Голландец», на таинственном паруснике, как на прогулочной яхте, с голубым воздухом, с матросами и с банкетами. Это хорошо, что во сне сбываются все мои мечты о невесте Руне, что у меня и у Руны во сне — масса приключений под куполом моря.

— Вот что я скажу тебе, Сотл. И эти мои слова на сегодня последние. Я устал, я засыпаю, мой барабан не играет. Вот какие я скажу тебе последние слова: и не было у тебя, Сотл, никаких снов, а потому не было ни куполов, ни невесты Руны со всеми совместными приключениями. Все ты выдумал.

Сотл не обернулся. Он безучастно кивнул. Он повторил, как эхо:

— И не было, и не было. Ни снов. Ни куполов. Ни невесты. Ни приключений. Все я выдумал.

Как всегда, в 12 часов утра капитан Грам постучал в двери каюты старшего помощника. Он сообщал координаты и метеорологические данные.

Дверь была заперта изнутри. Капитан обследовал иллюминаторы. Они были задраены и занавешены.

Тогда капитан выстрелом из кольта разбил замок. И включил свет.

Сотл лежал на ковре. Он лег на ковер, выстрелил себе в сердце, и пуля попала в сердце. Все его большое лицо было залито слезами, как у ребенка. На белом кителе, там, где сердце, уже замерзло красное пятно. Личных вещей у Сотла не обнаружили. У него не оказалось ничего, а в письменном столе — даже карандаша. Только в фанерных ящичках под койкой нашли много книжек. И все — с картинками.

Эпилог. Декларация, когда человек человеку друг, товарищ и волк

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! Всем адмиралам, капитанам всех кораблей, боцманам, рулевым и кокам! Всем матросам и всем, кто хоть немного матрос! Всем остальным! Организации Объединенных Наций, всем президентам объединенных и еще не объединенных республик! Нескольким королям! ЭТО Я, АВТОР ЛЕГЕНДЫ О «ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ», СЕГОДНЯ, 15 СЕНТЯБРЯ 1967 ГОДА, ПОТОПИЛ СВОЙ КОРАБЛЬ. Мой корабль потоплен, вся команда погибла. Спасся один кок, и о нем будет вторая часть романа, которую я никогда не напишу. Всю ответственность за свое деяние я беру на себя. В мире царит солнечная современность. Перед человечеством — перспективы! А потому — любите солнце! Но и любите ненастную тьму. Любите свой дуршлаг и театр оперы и балета! Любите карусели и Элладу! Любите ласточек только своей географии! Любите свои душевные силы и свои вкусы! Любите ландыши и собаку полицейского! Любите свою семью и свою тюрьму! Ласкайте львов и любовниц! Любите своих ораторов, полководцев и литературоведов! Они — соль земли. Любите свой сифилис и говорите: наш сифилис — лучший в мире! Любите китайцев! Любите жизнь и любите смерть! Ведь жизнь чья-то, а чья смерть? Смерть — ничья. Дети мои, плюйте в небо, но не погасите солнце! Это я виноват во всех кораблекрушениях и в той всеобщей мании преследования, которую вызывает словосочетание «Летучий Голландец» — это я играл на гитаре. Это я виноват в том, что алкоголь, блуд, полицейские приемы перевоспитания, философские системы, убийства — регрессивны, а не прогрессивны. Это я воспел их в легенде о «Летучем Голландце» — это я играл на гитаре. Это я виноват в том, что на земле еще существуют атмосферные осадки, психические расстройства, самоубийцы, проституция, это я виноват, что человек человеку друг, товарищ и волк, это я распространил всю эту фальшивую пропаганду в своей фальшивой легенде о «Летучем Голландце»! Клянусь: это я играл на гитаре! Теперь мой корабль потоплен мною, а моя легенда дискредитировала сама себя в сознании всего человечества. Я понимаю, что я совершил преступление века, что ваш суд умен и неумолим и что меня в конце концов повесят, как Фенелона, и это будет один из самых справедливых актов в истории. Так веселыми глазами посмотрите на мой труп. Как он конвульсирует, качаясь на рее! И скажите словами капитана Грама: