Летучий голландец

— Стой! — прервал Амстена Пирос.— Что ты сделал с этой девушкой?

— Ничего плохого,— сказал Амстен.— Я так раз волновался насчет волос, что постарался поскорее проснуться и сообщить обо всем нашему изобретателю Эфу. Мы теперь все миллионеры! Мы сами снимем волосы и будем снимать их со всех встречных и попе речных.

Как Пиросу ни было плохо с похмелья, но он встал.

— Я тебя спрашиваю, что ты сделал с этой девушкой? Если ты ответишь что-то не то — клянусь, твое здоровье сильно пошатнется.

— Я с ней ничегошеньки и не сделал,— не испугался Амстен.— Когда это я успел бы что-то с ней сделать за несколько секунд сна?

— Я успел бы! — разбушевался Пирос— Позвал бы меня, я бы так успел, что хохотали бы все твои трупы.

Пирос принял порошок, подышал воздухом и успокоился. Больно хорош был воздух. Пирос научил Амстена:

— Я видел во сне вот что. Я иду по пустынному пляжу. Ни души. Я иду легкой и пружинистой поход кой барса. Тишина и аравийский песочек. В интерьер пустыни вписываются только три арабских скакуна. Они скачут на фоне рассвета, как олени. Я иду в плавках с якорями. Передо мной, само собой, идет прекрасная девушка, тоже только в плавках с якорями.

— Ну и что? — поинтересовался Амстен.— Как бы это выразиться нравственнее — она покачивала бедра ми?

— Какое там покачивала? Задница у нее крутилась, как пропеллер! Я побежал и догнал ее. Я взял ее за шиворот и потащил. «Что ты делаешь, мой мальчик?» — спросила девушка. «Люблю, только люблю, иначе бы и не тащил!»

— Чего ты ругаешься, как лошадь? — сказал Амстен.— Это совсем не приключение матроса, а приключение ковбоя. Я не люблю смотреть ковбойские фильмы.

— Это еще почему не любишь? Ты антисемит, что ли?

— Хватит,— поморщился Амстен.— Я пойду проверять санитарное состояние корабля. За вашей гигиеной нужен глаз да глаз.

Амстен, эстет, надел противогаз и пошел в гальюн.
Все ветры возвращались на круги своя. Рассвело.
Вот и капитан вышел на палубу с кортиком, Гамалай с темными очками и с бородой, а водолазы с кальяном и со шпагами. Лишь Дании, как пассажир, еще спал, конечно же, вверх ногами. Лев Маймун смотрел, как сфинкс, в голубое небо, не мигая.

Играла гитара

— Ты лучше скажи, капитан, что это за корабль «Летучий Голландец»? — совсем уж распоясался Фенелон. — Это парусник, броненосец или теплоход?

— Я спрашиваю, кто играет на гитаре? — разъярился капитан и вонзил свой знаменитый кортик в банку килек.— Свистать всех наверх!

Лейтенант Гамалаи построил команду.
Матросы стояли.
Они были в тельняшках.
Амстен играл пинцетами. Капитан играл кортиком.
Фенелон играл на барабане.
И все равно где-то, еле слышимая, играла гитара.
Солнце то увеличивалось, то уменьшалось. Море то поднималось, то опускалось. Очевидно, был прилив и отлив, что ли.
Произвели перекличку.
Вся команда была налицо. Но гитара не могла играть сама по себе. Думали, что это играет боцман Гамба, миллионер. У него были такие и подобные причуды. Но боцману было не до гитары. Он лежал в красном гамаке и был пьян. Тут бессмысленна была всякая судебно-медицинская экспертиза. Даже доктор Амстен сказал, что Гамба невменяем и на гитаре играть не может.
Близнецы-водолазы с ненавистью отвергли подозрения Гамалая. Как-никак они еще экзистенциалисты.
Стали искать,гитариста. Искали, но не разыскали. Во время поисков пьяный одуванчик набил морду изобретателю и радисту. Потом кок раскаялся: и бить-то было нечего — мышиной мордочке Эфа хватило бы и легкого щелчка, чтобы ее изувечить. Когда Эф упал в трюм, он вспомнил, что еще не изобрел портативный летательный аппарат.
Фенелона хотели повесить. Эф погрустил и успокоился.
Так наступил вечер.

— Пора,— сказал Гамалай и надел темные очки и черную бороду. Каждый вечер Гамалай надевал все это хозяйство, чтобы ни одна душа его не узнала. Он ходил с магнитофончиком по кораблю и записывал всякие фразы. Магнитофончик был небольшой, а матросы охотно говорили что кому вздумается. Многие подозрения Гамалая оправдались. В его мозгу созревали мечты. Эти мечты носили очень разносторонний характер. Когда кто-нибудь снимал с лейтенанта бороду или бил его по очкам, Гамалай говорил обидчику: «Мерзавец!» — и напивался до неузнаваемости. Тогда он вновь ходил с магнитофончиком, и его никто не узнавал. Смех смехом, а жизнь — тяжелый труд, а труд — лучшее лекарство.

Воздух потемнел и стал менее прозрачен, чем днем.

Солнце уходило за горизонт и ушло. Появление звезд было встречено хорошо.

По ночам звезд было много, но каждая звезда сияла сама по себе.
Паруса не шевелились. Вода была бесцветной и неживой.
Как брызги шампанского, повсюду летали рыбки.
Появилась луна, как бинокль с одним глазом. Второй глаз растворился в темноте.
Над луной мелькали молнии, но над кораблем не было никакой грозы. Хороший признак.
Лавалье и Ламолье купались в глубине в скафандрах. Доктор Амстен держал веревки от скафандров. Он прогуливал водолазов, как собак, перед сном и регулировал их купанье.
По палубам ходили матросы и пели общую песню.
У песни был хороший и запоминающийся мотив, но не было слов.
Потом начались танцы под музыку барабанов. На барабане играл Фенелон. Гитара не играла.
Танцевали все, кто хотел, и каждый, как хотел.
Пирос потихоньку пел с капитаном. Капитан рассказывал Пиросу о своей семье. Он рассказывал задушевно, но семьи у Грама не было и быть не могло. Пирос ругал капитана самыми последними ругательствами перед сном. Они играли в кегли, и кок похвалил капитана:

— Рахит, рахит, а играет правильно! Дании уже спал, как всегда, вверх ногами.

Эф бегал, как мышка, по палубе и демонстрировал свое последнее изобретение. Он изобрел карманный фонарик, который не горел, вместо прежнего, который горел.

После танцев началась драка.
Пьяный рулевой упал за борт и утонул.
Но корабль все равно шел по курсу.
О рулевом вспомнили на пятый день.
Его имя позабыли, но вспоминали, что это был замечательный товарищ, интеллигент.
Все сочувственно отзывались о его гибели.
Но корабль шел по курсу и без рулевого.
Это было чудесно.

О чем говорили кок Пирос и философ Дании

— Пойдем выпьем,— сказал кок Пирос философу Данию.— И напьемся вдребезги.

— Я еще никогда не был пьяным,— сказал гусиная лапка.— Что такое напиться — для меня секрет.