Вода вливалась сквозь щели орудийных люков, намерзала на орудиях, вынуждая усталых и измученных людей счищать лед с орудийных замков и прицелов, только для того, чтобы уже через несколько минут снова вернуться к той же работе, поскольку белая масса восстанавливалась с поразительной быстротой. Термометры показывали семнадцать градусов ниже нуля. Наши желудки были пустыми, ноги стали ватными и немели от усталости, головы гудели, а летящие с моря тучи брызг и льдинок хлестали по щекам, липли к ресницам, и тяжелые веки сами закрывались.
«Атлантис» бросало из стороны в сторону, причем сильнейшая килевая качка сменялась бортовой, которая оказывалась ничуть не слабее, а потом снова следовала килевая. Под ударами ледяной воды мы чувствовали себя как под обстрелом. Корабль кренился. Дрожал, подпрыгивал и по-человечески стонал. Но не сдавался. Он был ошеломлен, возможно, деморализован, но слепо продвигался вперед. Это было состояние, когда все чувства уже умерли, осталась только воля и желание выжить.
Потом волнение стихло, но холод стоял воистину адский. Наше дыхание оседало дымкой на металлических частях биноклей, и с каждым вздохом в легкие врывался болезненно холодный воздух. Наши меховые шапки – в таких ходят русские офицеры – уже давно перестали быть просто предметом маскировки. Просоленные, пропитанные влагой от постоянных брызг, они защищали наши уши от обморожения и немного смягчали резкость ветра, причитающего, словно стоны валькирий.
«Атлантису» было плохо, но для подводной лодки наступил сущий ад. Ее боевая рубка покрылась многотонным слоем льда. Именно многотонным, здесь нет никакого преувеличения. При таком разгуле стихии нам оставалось только удивляться, как она выжила. И все же подводники выполняли приказ, а их впередсмотрящие подвергались жесточайшим пыткам, когда лодка взлетала на гребень очередной волны, потом обрушивалась во впадину, но лишь для того, чтобы снова взлететь на гребень следующей.
Когда шторм утих, выяснилось, что наш русский «реквизит» изрядно истрепался. Красная звезда, которую мне изготовили в машинном отделении, чтобы «присвоить» звание советского военно-морского флота, оторвалась и потерялась. Наш хирург Райль и его помощник – очень юный младший лейтенант Шпрунг были заняты сломанными конечностями, рваными ранами и обморожениями. И все же погода, нанесшая такой жестокий урон, уберегла нас от более тяжелых потерь.
Шторм унес дрейфующий лед, окаймлявший пролив, отогнав его ближе к ледяному поясу Гренландии. Таким образом, у нас появился шанс проскользнуть по тем участкам, которые обычно бывают покрыты льдом, а значит, можно предполагать, что там нет англичан. Отогнав плавучие льдины ближе к паковому льду, шторм расширил канал для нашего прохода, и Рогге постарался использовать создавшуюся ситуацию с максимальной выгодой для нас, проведя «Атлантис» всего лишь в 45 метрах от чрезвычайно опасных, сверкающих на солнце голубовато-белых полей, видневшихся по правому борту.
Мы попрощались с сопровождающей нас субмариной, на этот раз навсегда. Перед уходом подводники передали нам сообщение, состоящее из двух слов: «Удачной охоты!»
Теперь самое трудное осталось позади. В своем дневнике я записал: «Вчера мы шли мимо полосы пакового льда. Пейзаж был странным и необычным, напоминающим лунный – с горами и кратерами. А сегодня я увидел Гольфстрим, причем действительно увидел в самом прямом смысле этого слова. Там, где теплые воды встречаются с холодными, из океана поднимается пар, и создается впечатление, что вода кипит. Пока свободная от вахты часть команды оживленно обсуждала это своеобразное природное явление, мы неожиданно поняли, что северные ветра остались позади: завершился первый и самый сложный этап нашего путешествия».
На следующий день мы пересекли торговые пути англичан в Северной Атлантике, видели много британских кораблей, для которых мы не представляли интереса. Один из них прошел так близко, что мы смогли во всех деталях рассмотреть палубные орудия. Однако наши инструкции были вполне определенными. Мы не должны были проявлять себя в этих водах, если только не подвергнемся нападению.