Нет, было бы неверно утверждать, что мы проводили дни напролет в праздности. Принять обличье японца требовало большой работы, далеко выходящей за рамки моего изучения регистра Ллойда. Самая большая проблема — это ватерлиния. Ни одно уважающее себя судно не допустит, чтобы его заметили на океанских путях с потертым и заржавевшим железным поясом на том месте, где должны находиться аккуратно проведенная линия и отметки грузовой марки. Поэтому наш второй помощник Кюн стал ответственным за наличие ватерлинии. Операция по ее нанесению, впоследствии ставшая для него одним из самых ужасных ночных кошмаров, выполнялась в море с приданием судну искусственного крена. В ней участвовало сто человек, которые забирались на подмости и балки, привязанные к борту «Атлантиса» маниловыми канатами, а еще несколько избранных в это время старались выполнить незавидную задачу — нанести краску на свес кормы с резиновой лодки, прыгающей вверх-вниз в промежутках между мазками на 3 метра. В это время вооруженные часовые стояли на палубе и внимательно осматривали поверхность моря, опасаясь акул, а впередсмотрящий с самым острым зрением высматривал непрошеных визитеров из числа людей. Причем кого из них следовало бояться больше, это еще большой вопрос. Обычно сразу же после окончания работ усиливалось волнение и смывало свежую краску, поэтому весь процесс приходилось повторять заново. Короче говоря, это была не самая приятная из работ. Матросы ругались и жаловались, офицеры орали и срывали голоса, в общем, горячились все. Однако наше превращение в «Касии Мару» прошло без привычного раздражения и ругани, и, возможно, потому, что разительный контраст между ледяной атмосферой Северной Атлантики, окружавшей нас во время превращения в русское судно, и ласковой погодой тропиков снизил накал страстей.
Дни и ночи сменяли друг друга, и Южный Крест, наш путеводный маяк, становился все ярче и ярче. Где-то гремела война, но мы не ощущали ни волнения, ни беспокойства. Нельзя сказать, что мы не думали о конечной цели нашего путешествия. Просто нам стало казаться, что единственное, что имеет значение, это море и небо вокруг, а от берега нас теперь отделяет вовсе не 6000 миль, а нечто гораздо более существенное, например три тысячи лет. Романтика бескрайних просторов бесцеремонно вторглась в наши души, и мы почувствовали себя первыми аргонавтами, а маскировка, ежедневные тренировки и все с ними связанное казалось не более чем утомительными формальностями, вульгарным вторжением уродливой обыденности в мир возвышенного.
— Вижу мачты!
Это был лайнер Эллермана «Сити оф Эксетер», идущий из южных морей в Англию. На нем много пассажиров, команда. Станет ли он нашей первой целью? Мы все считали именно так. Расстояние между судами постепенно сокращалось, артиллерист сообщал дистанцию, поправки на дальность и высоту, на мостике воцарилось напряженное ожидание, все взоры были устремлены на капитана. Наконец Рогге опустил бинокль и сухо проговорил:
— Атаки не будет.
Но почему? Мы недоуменно переглянулись, затем снова уставились на Рогге.
— Нет, — повторил он, — мы не будем атаковать. — Он объяснил, что на раннем этапе не хочет отягощать себя пленными, которых на таком судне будет много, может быть, не одна сотня, причем некоторым вполне может потребоваться особый уход, возможно, диета, которую мы в существующих условиях обеспечить не сможем — сами довольствуемся только самым необходимым. Но даже если отбросить соображения гуманности, добавил он, напомнив, что при нападении на такое судно могут погибнуть женщины и дети, нам еще рано привлекать к себе внимание.