Потом они ехали домой, и Вадим Викторович, раздумывая над намерением редко проявляющего инициативу сына — заниматься экспериментальным самолетом, — хмурил брови. Он, трезво оценивая Павлов потенциал, опасался, что проект, который чересчур выпадал из ранга витязевских задач, либо быстро отменят, либо "Витязь" не справится, и диковинный самолет передадут другой организации. Особенно это повредило бы работникам, не успевшим как следует себя зарекомендовать.
— Все вилами по воде писано, — предостерегал Вадим Викторович, когда они шли домой по улице, и что-то пьяное чудилось Павлу в остром запахе скошенной травы. — Все-таки подумай — не мечись из стороны в сторону. Запросишься обратно — Валера не возьмет, он злопамятный.
Они договорились, что он беспристрастно обдумает свой план, а Вадим Викторович разузнает обстановку.
Скоро Павел узнал, что у его мечты есть секретное название — проект "Маятник", так что, когда хлопоты Вадима Викторовича принесли результат, он был уверен в себе, как человек, направляющийся к известной и точно определенной цели. Правда, он испортил отношения на старом месте, потому что Игорь задумал аналогичный побег, в рыбаковское подразделение, где международное сотрудничество было на мази. Но если к Игорю снисходили доброжелательно, то выходка Павла, который не обещал крупных достижений, выглядела помехой, нарушающей рабочий ритм. С таким багажом Павел предстал перед новым начальником, Глебом Николаевичем Бородиным, который быстро расхаживал по коридору вдоль окна, гася избыток энергии. Взятому в оборот новобранцу он устроил допрос, и Павел вынужденно следовал за Глебом Николаевичем по пятам, рассказывая, чему его наставляли в институте. Глеб Николаевич представил новичка нескольким встречным — среди них оказался начальник подразделения Юрий Захарович Лабазов.
Перед Лабазовым Глеб Николаевич, прекратив моцион, остановился как вкопанный. Тот с печальной улыбкой склонил голову, и его меланхоличная улыбка сделалась мрачной, словно мука за несовершенства мира раздирала душу начальника подразделения.
— Хитрый ты, Глеб Николаевич, — проговорил он со вздохом, и Павлу показалось странным сочетание ума и беспомощности в лабазовских глазах. — Правильно, что набрал женщин. К тебе такие молодые красавцы, — он кивнул на Павла, оценившего слово "красавец" как фигуру речи, — пачками будут слетаться, как мотыльки на лампу.
Потом Глеб Николаевич завел Павла в комнату и с покровительственной полуулыбкой представил сотрудницам. Женщин было трое, и в одной Павел, оторопев, узнал Машу. Вторая, с каштановыми волосами, Валя, — немного за тридцать и с обручальным кольцом, — была, в отличие от нарядной Маши, в недорогом платье, а третьей была сорокалетняя кокетливо-простодушная Рената Евгеньевна, чьи непомерно высокие каблуки в представлении Павла мало соответствовали возрасту.
— Увел у Смоляницкого молодого специалиста, — игриво сообщал Глеб Николаевич, ловко барражируя между столами. — Там двое убежали: один к нам, другой — к Рыбакову. Конечно, губа не дура… понятное дело, в командировки лучше в Париж, чем в Сары-Шаган. Вот где были все удовольствия. Клопы с кулак величиной. Делали так: кровать обливали кипятком, а ножки ставили в банки с водой — эти твари лезли на потолок и пикировали. А самое страшное бывало по субботам. Из Ташкента приходил самолет с водкой, и все упивались вдрызг: на всю жуткую степь — ни одного трезвого.
Рената Евгеньевна по-хозяйски оглядела комнату и спросила у Глеба Николаевича, где он разместит сотрудника. Освоив стол, Павел посмотрел в окошко, привыкая к панораме, где перед наблюдателем открывалась перспектива соседних, родственных "Витязю", учреждений. За забором начиналась территория НПО "Полет" с ангарами, гаражами и кривобокими строениями. За ними электрически светилось здание НИИ "Туман", о котором злые языки судачили, что деятельность подозрительной конторы покрыта туманом, скрывающим вопиющий непрофессионализм и беспардонную растрату народных денег. Следом тянулась загадочная промзона с темно-кирпичными сараями, где временами речка-вонючка, протекая мимо обвитого колючей проволокой забора, окрашивалась в неестественные химические цвета. Дальше изгибалась железнодорожная ветка, за ней шла насыпь и следом, за лесозащитной полосой, — обычные жилые районы, разбавленные зеленью тополей и берез. Мирная картина упиралась в горизонт, над которым царило небо, усыпанное барашками перистых облаков.