- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!!
Самсон – а это был именно он – облетел вокруг яблони, сделал лихой вираж над сараем, чиркнул толстым животом по Матрёниной макушке и весьма довольный собой приземлился у дома, перед крыльцом.
- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!! – воскликнул он в третий раз, поцеловал в макушку Анисью и обвёл присутствующих тупым влюблённым взглядом.
У Веньки от зависти аж живот свело и в боку колотьём закололо.
«Это что ж такое выходит и получается?! Какой-то Самсон… дикий леший, к тому же безмозглый… тварь болотная, упырь окаянный… а вот поди ж ты… над землёй парит, как птица невесомая… а я?!!!».
- А ты, Вениамин Иванович, тоже в кого-нибудь влюбился бы, что ли…, - как будто отвечая на невысказанный Венькин вопрос, философски заметил Добрыня.
- Зачем? – не понял Венька, - И в кого?
- Да в кого угодно! – беспечно махнул рукой домовой, - Хоть в бабку Матрёну! Или, вон, в Нюрку! Невест тут полная деревня.
Матрёна возмущённо покрутила пальцем у виска. Нюрка покраснела всем своим крошечным личиком и чуть в обморок от избытка чувств не упала. А Серафима набросилась на домового с упрёками:
- Ты чему ребёнка учишь? Любовь – это тебе не картошка!
- Ну, да, - согласился Добрыня, - у картошки крыльев нет, она не летает.
- У картошки клубни, - поделилась своими агрономическими познаниями бабка Нюра.
- И ботва, - вставила бабка Матрёна.
- А на ботве колорадский жук, - добавила Серафима.
- Вот он как раз летает, - вспомнила Нюра, - Потому как крылья имеет.
- Тьфу на вас! – рассердился Добрыня, - Разве ж Вениамин Иванович на жука похож?
-Ну, вообще-то…, - прищурив глаз, бабка Нюра пригляделась к Веньке, - Есть что-то такое… немножко…
- А при чём тут жук и Вениамин Иванович? – спохватилась Серафима.
- При том, что мы Вениамина Ивановича летать учим! Забыли? А окрыляет что? Любовь! А вы раскудахтались: жуки! картошка! Тьфу на вас ещё раз!
- Е-е-е-э-э-эх-хо-хо!!!
Самсон оттолкнулся огромными лапами от крыльца и взмыл в воздух вертикально, как ракета.
- Ква-а-а-а-ха-ха-ха!!! – весело подпрыгнула на его башке Анисья и вцепилась покрепче в густую зелёную шерсть.
- Что и требовалось доказать! – провозгласил Добрыня, проводив влюблённую парочку взглядом, - Видали, что любовь с людьми творит?!
Глава 4. Полурыба и коварная жаба.
- Ты уже и Анисью в люди записал? – усмехнулась бабка Матрёна.
И все её дружно поддержали. Потому что рассматривать жабу в таком ключе как-то не очень получалось.
- А кто такие, по-вашему, люди?! – возмущённо вскричал домовой, - Те, у кого две руки, две ноги, посередине живот для еды?!
- А если у меня две руки, а нога одна? – обиженно прозвенела из яблони Агриппина Селивёрстовна, - Я, что ли, нелюдь? Или полулюдь?
- Не нога у тебя, а рыбий хвост, - резонно заметила бабка Матрёна, - Значит, рыба ты, а не человек.
- Полурыба! – уточнила дотошная бабка Нюра, - Сверху-то она всё же с руками. Как настоящая женщина.
- Почему «как»? Я и есть настоящая! – упрямилась тётя Груша, - А хвост вообще не в счёт. Главное, чтоб душа была в человеке.
- А у тебя есть? – продолжала насмехаться Матрёна, - Где ж она? Что-то не видать отсюда.
Русалка растерянно взглянула на Матрёну, неуверенно похлопала себя по животу, по пухлым бокам.
- Сердце у меня есть! – вдруг обрадовалась тётя Груша, что-то там у себя, в русалочьем теле, нащупав и определив, - Стучит, как отбойный молоток! Кто хочет удостовериться и послушать?
- Я! – выскочил вперёд Добрыня, - Я хочу послу…
- У-у-у-у-у-у-у-ух!!! – ухнуло, пронеслось, упало из середины неба.
- Бах-х-х-х-х-х-х-х!!! – шмякнулось об землю с диким грохотом.
- Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!! – застонало, запричитало, заревело бурными рыданиями.
- Что?! Что такое?!! Что случилось?!!!
Все бросились к горемыке Самсону, окружили, стали гладить по трясущейся голове, обнимать, слёзы утирать и тёплым одеялом укутывать.
- А где ж Анисья? Куда ты, олух, свою принцессу подевал?
- Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!! – ещё пуще принялся рыдать и убиваться леший, - Е-е-е-э-э-э-ох-ох-ох!!!
С превеликим трудом удалось выяснить, что Анисья оказалась никакой не принцессой, а пустомелей и вертихвосткой. И не было у неё никакой любви к Самсону изначально. Потому что единственное, что она в жизни любила – своё тухлое болото. А лешего просто использовала – как опору и средство быстрого передвижения. Неохота ей было самой к месту жительства прыгать, свои лапы в грязи пачкать и мозоли на них набивать.