Этот ужас постоянно со мной, он подстерегает меня; я смотрю в зеркало и вижу другого человека, меня мучают воспоминания… Страшные мысли могут настигнуть меня в любую минуту посреди разговора, когда я ем или одеваюсь. Раньше со мной такого не было, я не просыпался ночью, и мне не являлись видения наяву. Теперь же ужас держит меня в своих когтях и не хочет отпускать. — Шеридан прижался губами к волосам Олимпии и застонал. — Это, наверное, наказание за мои грехи. Мне кажется, что я должен умереть и попасть в ад… Но я не могу умереть сейчас, я должен охранять тебя.
— О, Шеридан!
— Не плачь, — сказал Шеридан и крепче прижал ее к себе. — Ничего не бойся. Я смогу уберечь тебя от любой опасности, на этот раз я не подведу.
— Я боюсь не за себя, а за тебя!
Шеридан взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
— Не бойся за меня. Меня нисколько не волнует, где я и что со мной, только бы ты была рядом. Я люблю тебя.
Она подняла на него затуманенный от набежавших слез взор.
— Что же нам делать?
— Ты ни в чем не виновата и ничего не можешь сделать для меня. Все дело во мне самом.
— Я люблю тебя, Шеридан! Он прижался лбом к ее лбу.
— Ты не должна любить меня, принцесса. Я просто хочу побыть с тобой еще какое-то время. Я постоянно думаю о тебе, наблюдаю за тобой. Я был так горд тобой, когда ты вдруг, словно взбесившись, отобрала у этого проклятого араба его верблюда. Ты такая красивая, умная, отважная, и мне так хочется пожить с тобой, как мы жили на острове, — в любви и согласии. — Шеридан зарылся лицом в волосы Олимпии. — Но ты не должна доверять своим чувствам, принцесса, не должна. Если ты им доверишься, если решишь, что мы опять вместе, я разрушу твои иллюзии в пух и прах, так что от них ничего не останется.
— Нет, — сказала она, — жизнь не может быть такой жестокой.
Шеридан крепко сжимал ее в объятиях.
— Наивная принцесса… Прекрасная и нежная принцесса…
— Ты не можешь так поступать со мной. Мы должны… Внезапно до них донесся чей-то голос. Шеридан встрепенулся и выпустил Олимпию из объятий.
В комнату вошли трое высоких евнухов с нежной кожей лица в роскошных парчовых рубахах и фесках.
Один из них сделал шаг вперед и поклонился Олимпии, указав ей на дверь хлыстом, являвшимся непременным атрибутом поста смотрителя сераля. Из всей его речи, произнесенной по-турецки, Олимпия уловила только одно слово — «гарем».
— Нет, она останется со мной! — воскликнул Шеридан и заслонил Олимпию широкой спиной. Вскинув голову, он что-то резко бросил по-турецки.
Слуга снова поклонился, рассыпаясь в извинениях, но затем опять решительным жестом указал Олимпии на дверь, приказывая следовать за собой.
Олимпия вцепилась в руку Шеридана, не желая разлучаться с ним. Почувствовав, как напряглись его мускулы, она взглянула ему в лицо. Он был страшно бледен. Олимпия сразу же уловила перемену, произошедшую в нем. Волк вновь проснулся в душе Шеридана, он настороженно следил за каждым движением евнухов, готовый броситься на них и предвкушая кровавую схватку.
— Шеридан, — позвала Олимпия, сжимая его руку.
Но он не слышал ее. Евнух подошел еще ближе, его безбородое лицо казалось совершенно безмятежным. Он учтиво поклонился Шеридану.
— Я уверена, что произошла какая-то ошибка, — сказала Олимпия, качая головой. Она чувствовала, что напряжение Шеридана нарастает по мере того, как слуга дюйм за дюймом приближается к ним. Олимпия решительно указала на себя, затем на землю.
— Я останусь здесь, с ним, — внятно произнесла она.
Но евнух подошел к ней и, поклонившись, собрался уже было силой увести Олимпию из комнаты. И тут Шеридан взорвался. Оттолкнув Олимпию так, что она чуть не упала на пол, он набросился с кулаками на евнуха. Тот попробовал защититься, подняв свои пухлые ручки, но Шеридан наносил ему удар за ударом. Двое других слуг с пронзительным визгом подбежали к взбесившемуся чужеземцу. Но тот тут же сбил с ног одного из них. Олимпия бросилась к Шеридану, увертываясь от ударов хлыста, и пыталась оттащить его, опасаясь, что он может убить евнуха.
Внезапно в него вцепились сильные руки — это подоспели стражники, громко крича и бряцая оружием. Они вынесли из комнаты потерявшего сознание евнуха, на побледневшем лице которого явственно проступали синяки и кровоподтеки от побоев, нанесенных ему Шериданом. Сам Шеридан, хотя его и удерживали несколько стражников, все еще продолжал сопротивляться, вырываясь из их рук и, словно злая цепная собака, стараясь дотянуться до двух других евнухов. Он изрыгал неистовые проклятия на английском, арабском и других языках, которых Олимпия никогда не слышала.
— Шеридан, — снова и снова повторяла она, — все в порядке. Я никуда не уйду отсюда… Шеридан… послушай меня… ну пожалуйста… я здесь, с тобой. Я никуда не уйду.
Но он, казалось, не слышал ее. Стражники сменяли друг друга, пытаясь удержать исступленно бьющегося в их руках Шеридана. Он уже рычал, задыхаясь и громко хрипя. Наконец стражники ударили его головой о стену, и он рухнул на колени.
Через несколько мгновений Шеридан поднял голову, быстро оглядел комнату, увидел, что Олимпия все еще здесь, и потерял сознание. Стражники один за другим покинули комнату. Последний обернулся, поклонился Олимпии и, указав глазами на Шеридана, сочувственно покачал головой. Дверь закрылась.
В комнате уже стемнело. Шеридан сидел на полу у стены, сгорбившись, обхватив руками колени и низко опустив голову. Время от времени по его телу пробегали судороги, но он не трогался с места, как будто решил до конца оставаться на своем посту, не теряя бдительности и встречая лицом к лицу любую опасность, подстерегающую их черной беспросветной ночью.
Олимпия не смела окликнуть его. Она напрасно надеялась, что сможет приручить волка. Что сможет достучаться до души Шеридана, проявляя любовь и терпение.
Ей не удалось даже приблизиться к заветной цели. Она снова потерпела поражение.
Глава 25
На пути из резиденции Исхак-паши в Стамбул Шеридан настороженно прислушивался и приглядывался, стараясь всегда быть начеку. Он чувствовал себя свободно и раскованно, путешествуя рядом с Олимпией по дорогам Анатолии, бегущим по холмам, поросшим лесом. Шеридан все подмечал, наблюдая, как зимний ветер приподнимает чадру Олимпии, и следя за роскошным караваном, снаряженным Исхак-пашой.
В горах шел снег, и по ночам Шеридан сжимал Олимпию в объятиях, чтобы согреть ее. Он часто спрашивал себя, что думает о нем Олимпия, — ведь он не искал близости с ней, как будто не испытывал больше страсти. Однако это было не так. Он хотел ее, по не мог переступить черту и снова вернуться к жизни, вернуться в реальный мир из мира своих фантазий и видений. Казалось, так недавно они еще были вместе, но даже и тогда, в минуты близости, Шеридан не осмелился по-настоящему овладеть Олимпией. Хотя она просила его об этом…
Он заерзал в седле, ощущая, как нарастает возбуждение в его теле, и постарался отогнать от себя мысли, грозящие вывести его из равновесия. Но помимо своей воли он вновь видел перед собой соблазнительные картины: обнаженную Олимпию в порыве страсти, гибкую и цепкую, словно вьющееся вечнозеленое растение. Он вспомнил исходивший от нее пряный запах, похожий на дымок от соснового костра. Эти воспоминания обожгли и воспламенили его.
— Шеридан!
Он вздрогнул и очнулся, заметив, как изменились окрестности. Они выехали из леса и оказались в небольшой деревушке, расположенной на холме. Впереди, у его подножия, поблескивали голубые воды залива и виднелись остроконечные кипарисы, растущие вдоль берега. Теплый ветерок доносил благоухание первых весенних цветов.
— Что они собираются с нами делать? — тихо спросила Олимпия.
Шеридан прислушался к возбужденным голосам провожатых и стражников.
— Сегодня мы должны отправиться дальше в Бейкоз. Это на Босфоре, — сказал он и помолчал. Внезапно сердце Шеридана сильно забилось в груди, он почувствовал неотвратимость надвигающихся событий, как будто дремавшая до этого где-то далеко за горизонтом реальность вдруг стремительно двинулась навстречу ему. — Там мы остановимся, — добавил он. — И будем ждать султана, который лично выехал к нам навстречу.