И под ногой еще шуршат
Сухие прутья.
И липы тонкие дрожат
У перепутья.
Еще стучит по жилам кровь
В надежде вечной.
И вечной кажется любовь
И бесконечной.
Но с каждым годом уже круг
И строже время
Моих друзей, моих подруг,
Моих деревьев.
О, хрупкий мир моей души
И даль лесная!
Живи, блаженствуй и дыши,
Беды не зная…
Прозрачен лес, закат багров,
И месяц вышел.
И дальний голос топоров
Почти не слышен.
МУЗЫКА
В. М. Раевскому
Дядя Вася учил меня музыке,
Он учил меня скрипку держать.
Словно легкие звонкие бусинки,
Ноты прыгали прямо в тетрадь.
И сидели на тонких линеечках,
Словно вишенки в росных садах,
Словно девочки на скамеечках,
Словно ласточки на проводах…
Вечерами в огне электрическом
За рядами воронежских дач
Дядя Вася играл в симфоническом.
Дядя Вася был классный скрипач…
А в саду у вишневого дерева
Разливался веселый фокстрот…
Но нагрянул июнь сорок первого,
И ушел дядя Вася на фронт.
Он вернулся домой искалеченный —
Два осколочных, три пулевых.
Изувеченный весь, недолеченный.
Хорошо, что остался в живых.
Он играл еще в маленьком скверике,
Где эстрадный гремел пятачок,
Развеселый мотив из Америки
Про какой-то ночной кабачок.
А вокруг — лишь руины вокзальные
Да пустырь с обгорелой трубой…
И уроки мои музыкальные
Позабылися сами собой.
Позабылась и песня союзников…
Но доныне во все времена
Все звучит во мне тихая музыка,
И не знаю, откуда она.
РАЗДУМЬЕ
Во время шкуровских погромов
в Воронеже семья Раевских прятала
в своем доме еврейских детей. Одевали
им на шею крестики: крещеных бандиты не трогали.
Из рассказа моей матери Е. М. Раевской
Отдам еврею крест нательный,
Спасу его от злых людей…
Я сам в печали беспредельной
Такой же бедный иудей.
Судьбою с детства не лелеем
За неизвестные грехи,
Я мог бы вправду быть евреем,
Я мог бы так писать стихи:
По дорогой моей равнине,
Рукой качая лебеду,
С мечтой о дальней Палестине
Тропой российскою иду.
Иду один, как в поле ветер.
Моих друзей давно уж нет.
А жизнь прошла,
И не заметил.
Остался только тихий свет.
Холодный свет от белой рощи
И дальний синий полумрак…
А жить-то надо было проще,
Совсем не так, совсем не так…
Но эту горестную память
И эту старую поветь
Нельзя забыть, нельзя оставить,
Осталось только умереть.
А в роще слышится осина.
А в небе светится звезда…
Прости, родная Палестина.
Я не приеду никогда.
* * *
Вхожу, как в храм,
В березовую рощу,
Где мшистый пень —
Подобье алтаря.
Что может быть
Торжественней и проще:
Стволы дерев
И тихая заря?
От горькой думы,
От обиды черной,
От неутешных
Подступивших слез
Иду забыться
В этот храм просторный
К иконостасу
Розовых берез.
* * *
Понимаю понемногу:
В жизни вовсе нет чудес,
Вижу дальнюю дорогу,
Белый дым и черный лес.
Очень хочется уехать.
Не на время — навсегда
В белый край, где бродит эхо,
Провожает поезда.
Чтобы слышались ночами
Скрипы сосен за стеной.
Чтобы не было печали
И сумятицы больной.
Там заря во мгле туманна,
И в ночи горит звезда —
Просто, ясно, первозданно,
Словно в детские года…