Летящие по струнам

Койка была пристёгнута к стене электрическими замками, завтраком меня накормили чуть более получаса назад, причём вполне приличным, и я, не зная, что мне делать, обессилено упал на пол, сжался в комок и сначала тихо зарычал, а потом просто завыл, как собака на луну. Мне было так больно и тоскливо на душе, что я ничего не мог с собой поделать и пролежал так на полу почти целые сутки, до тех пор, пока световые панели на потолке снова не начали светиться. Моё психическое самочувствие в марсианской тюрьме никого не волновало, да, и волновать не могло, ведь в этом боксе, скорее всего, даже не было людей, одни только роботы-надзиратели, вооруженные электрошокерами и слезоточивым газом для наказания за всякое буйство и неподчинение их приказам. Когда свет зажегся, мне ничего не оставалось делать, как подняться с жесткого пола, раздеться и встать под душ, что я должен был сделать ещё вчера. После этого я сунул свою робу подследственного в открывшийся в стене люк, оделся в тюремную синюю робу, куда больше похожую на нормальную одежду, и подошел к столу. Если я не буду есть больше двух суток, то меня станут кормить принудительно. Поэтому я сел за стол и из стены тотчас выдвинулся стальной лоток с тюремной жратвой и эластичной пластиковой ложкой.

Еда в марсианской тюрьме оказалась даже лучше, чем на борту плутонианского тюремного космического корабля, о существовании которого я, по своей наивности, раньше и не догадывался. Счастливчик Мэт всегда был образцом собранности, исполнительности и дисциплинированности. За все долгие годы службы я не то что на гауптвахте, а даже под домашним арестом не был. И не мудрено, ведь я пошел на флот добровольцем, так как хотел летать к звёздам и больше ни о чём другом не мечтал. Поэтому на все тяготы службы я смотрел философски, да, и их особенно-то и не было. Впрочем, я ведь не знаю другой жизни кроме той, которой прожил сорок шесть лет, если вычесть те годы, которые у меня ушли на холодный сон. Во всяком случае служба, а также порядки, заведённые в военном космофлоте, меня никогда особенно не раздражали. Всегда в коллективе, всегда рядом с тобой твои друзья, а с тех пор, как я снова встретил Гарика и предложил ему создать команду "Синяя птица", которая сложилась за считанные недели и с первых же дней превратилась в самую настоящую семью, в которой даже не я, а Малыш Джонни, наш чернокожи гигант и добрый папочка был за старшего.

Да, так оно и было и когда что-то случалось, я шел за советом именно к нему, но никогда, чтобы на что-то жаловаться. Это на борту космического корабля моё слово было законом, а спустившись с борта я отдавал бразды правления в его руки. Джонни и его подруга Элен были нашими папой и мамой. Впрочем, иногда Элен была ещё и моей любовницей, но такое у нас это считалось вполне естественным делом, вот только никто и никогда не нарушал одного единственного правила – два мальчика одна девочка это ещё куда ни шло, две девочки один мальчик тоже простительно, но никогда мальчик с мальчиком или девочка с девочкой. Элен частенько пропесочивала меня, Гарика и Лиззи за то, что мы спим втроём, сотни раз предлагала нам взять в команду пятую женщину, но мы как-то умудрялись спускать всё на тормозах. Нам ведь втроём было очень хорошо, да, и не так уж и часто мы спали именно втроём в одной постели. Только тогда, когда этого очень хотела Лиззи. Вот чего у нас в команде точно не было, так это совместных детей, но мы хотели полетать ещё лет пятьдесят вместе, а затем забраться в какую-нибудь глушь, на тихую и уютную планету, и стать там мирными фермерами.

Иногда мы даже садились все вместе за стол, брали электронный атлас и выбирали место, где могли бы поселиться, став уже довольно пожилыми людьми. Ещё совсем недавно я ведь чувствовал себя совсем ещё молодым мужчиной. Да, это было очень приятно, сидеть вдевятером и обсуждать, какой дом мы себе построим и сколько в нём будет комнат, а также, что мы станем выращивать на своей земле. Денег у нас всех скопилось столько, что при желании мы смогли бы купить даже полпланеты, чтобы жить там в полном одиночестве, но мы хотели обязательно поселиться в каком-нибудь провинциальном городке, чтобы было кому рассказать в небольшом ресторанчике о своих полётах в космосе. А ещё мы часто гадали, сколько же лет пройдёт, прежде чем нам настолько осточертеет космос, что мы захотим осесть на какой-нибудь планете и обзавестись детьми. Множеством детей, ведь каждая из наших подруг мечтала иметь по мальчику и девочке, как минимум, от каждого из нас и так бы оно и было, если бы не эта жуткая, несправедливая подстава. К выводу, что нас просто подло и цинично подставили ради каких-то там непонятных высших целей, я пришел за минувшие сутки.

Глава 2
Сделка
Вот уж чего я не мог себе никогда представить, так это того, что смогу привыкнуть к тюрьме и своей одиночной камере. С того дня, как меня в неё засадили, прошло десять месяцев и одиннадцать дней. За это время я успел не только обзавестись пусть и не добротными, но всё же кое-какими вещами, хотя большинство из них было всего лишь пластиковыми подделками. Особенно всё то холодное оружие, которое я купил в тюремной лавке. Теперь на моей полке над столом стояло несколько десятков книг, в основном по юриспруденции, а также с полсотни маленьких скульптурок, вылепленных мною из хлебного мякиша с добавлением некоторых других продуктов. Они были двух типов, реалистичные, изображавшие моих друзей, и карикатурные – тех, кто засунул нас в эту тюрягу и некоторых местных типов. До этого времени я и не знал за собой такого таланта, но он во мне как-то прорезался. Однако, вовсе не лепка стала здесь моей главной страстью, а война с тюремной системой и тюремщиками, причём война совершенно особого рода. Как бы там ни было, но не смотря на то, что мы угодили в тюрьму для особо опасных преступников, довольно большое количество гражданских прав мы всё-таки имели и именно ими я и решил воспользоваться.
Раз в неделю мне разрешалось написать письмо родным и близким. Увы, но все они сидели в одной тюрьме вместе со мной. Бывшей жене я писать не мог, но у меня имелся сын Виктор, которому я и стал писать письма, рассказывая о себе и своей жизни, а также о том, как меня и моих друзей оболгали и засадили в тюрягу. Пока что от него я не получил ни одного ответного письма, хотя и знал, что Виктор жив и ещё двадцать лет назад находился на Земле. Я не стал извиняться перед сыном, как и не стал изливать свой гнев на бывшую жену за то, что она пошла вслед за мной в космолётчики, хотя и могла. Вместо этого я рассказал сыну о себе, о том, что я, наверное, рядом с ним выгляжу полным балбесом, ничего не знающем о жизнь и живущим одними только космическими полётами. В общем честно признался в том, что все гравилётчики это люди с большим прибабахом на голову и по существу вечные если не дети, то точно восторженные юнцы, а кто-то этим очень умело пользуется. Самое же главное, что я не просил его ни в чём мне не помогать и даже более того, написал ему, что теперь буду сражаться с системой всю свою оставшуюся жизнь, пока когда-нибудь не помру от старости.
Поскольку все мои электронные письма читали тюремные цензоры, это позволяло мне хотя бы им рассказать всю правду о произошедшем. Дойдут ли мои письма до Виктора или нет, это уже не столь важно. Скорее всего нет, но и этот факт также вооружал меня против системы – на каком основании! На суде никто из нас не признал себя виновным и уже одно только это давало нам кое-какие основания к действиям. Поэтому я каждый день сидел по свои три положенных часа за компьютером и строчил жалобы во все инстанции. Вплоть до посольств тех планет, на которые летала "Синяя птица". Хотя мы и не совершали никаких подвигов, но довезти пассажиров и грузы так же бережно, как мать доносит своё дитя до колыбели, это тоже что-то значит. Увы, но права подавать апелляции мы все были лишены. Зато мы имели право раз в неделю целых четыре часа беседовать с тюремным психологом и со священником. Поэтому уже на следующий день после того, как робот втолкнул меня в камеру, пролежав сутки на холодном стальном полу, на следующий день я в один миг стал православным, католиком, мусульманином, иудеем, буддистом и вдобавок ко всему славяноязычником, а потому назначил встречи психологу и всем шести попам.
Да, эти господа наверное и в самом страшном сне не видели такого кошмара, который я немедленно вывалил им на их бедные головы. Начал я, естественно, с православного попа, тот был мне как-то ближе по месту моего рождения. На следующий день, после того, как я сделал заявку, сразу после обеда полка над стальным столом разъехалась в обе стороны и на её месте появился большой трёхмерный экран, а на нём холёный, дородный поп лет сорока на вид с длинной, чёрной бородой, в которой застряли листик петрушки и несколько хлебных крошек, а губы и особенно глаза, масляно блестели. Попяра явно только что встал из-за стола, за которым сидел с друзьями и изрядно принял на грудь. На мой взгляд это был как раз именно тот клиент, который мне сейчас и требовался. Поп вальяжно кивнул и представился: