Но поспеет ли он? Не придет ли предупреждение слишком поздно?..
А еще тревожила Дика одна близкая к Йену фигура — немолодая женщина, как будто бы дружественная… Он воспринимал ее как некое смутное, туманное пятно, никак не мог добиться точного фокуса, определенности. Женщина эта не раскрывалась, не прочитывалась. Это было необычно — и пугало, настораживало. Дик каждый раз, думая об этой женщине, наталкивался на какую-то глухую стену сопротивления; что-то сильное, упорное не только отталкивало его «лучи предвидения», но само как будто отвечало излучением, мощным и дальнодействующим, которое пронизывало его, Дика, насквозь. Он был бессилен против этого излучения.
Йен! Мистер Абрахамс!.. Вы не видели Йена? Уже третий раз звонят из центропункта слежения. Какое-то важное сообщение из космоса… Куда он мог деваться? Срочно нужно разыскать Йена! Вы случайно не видели…
Йен упал в снег за мгновение до того, как раздался первый выстрел. Произошло, вероятно, что-то вроде самовыключения дара предвидения, сработал инстинкт самосохранения, который оказался сильнее запретов разума, и послал спасительный сигнал.
Убийца лежал на той стороне оврага за скалой, невидимый, неуязвимый, хорошо оснащенный, опасный, и время от времени стрелял. Сорок лет, пошлые усики, документы иностранного туриста-швейцарца (поддельные), складное автоматическое ружье, пистолет, надувной матрац с теплообогревом, электроодеяло, вволю патронов, стойкий загар профессионального африканского охотника, курит трубку в виде головы буйвола.
Установить все это для Йена не стоило большого труда. Голова была странно ясной, мысли — отчетливыми; думалось холодно, спокойно. Влип основательно; ничего не скажешь, очень мало шансов на спасенье; даже если пуля не прикончит — прикончит мороз, вон пальцы на ногах уже немеют.
Все с той же холодной ясностью он увидел лицо девушки с шоколадными глазами — нет, не лицо, он увидел, как она лежит на полу гостиничного номера (странно, это Россия, Москва?) со связанными руками и ногами, глаза ее все так же умоляют Йена о помощи, а над ней наклонился… И он уже твердо знал, как ее зовут, и какое она имеет отношение к проблеме предвидения, что это за тип, который угрожающе подносит к ее голой тонкой руке горящую зажигалку. Прохвост Питер Брейген отечески уговаривал Фрону Мэссон не капризничать, продолжать с ним сотрудничать!
Лежа в снегу, Йен жалел о многом. Но больше всего он жалел о том, что не поговорил в последний раз начистоту с Заирой Дзаховой и не отдал ей свой крокодиловый блокнот с важными записями.
Прежде чем стать писателем и драматургом, Север ГАНСОВСКИЙ был Электромонтером, грузчиком, матросом, учителем. Печататься начал еще в студенческие годы.
К жанру фантастики он обратился сравнительно недавно (книги «Шаги в неизвестное», 1963 г. и «Шесть гениев», 1963 г.).
В настоящее время Север Гансовский заканчивает работу над романом «Три шага к опасности» и фантастической пьесой «Убежище».
Север ГАНСОВСКИЙ
6
Солнце — на треть больше, чем его видно с Земли, и заметно ярче стояло колом над головой. В зените.
Это было неправильно, непонятно, поскольку они опустились на Венеру в ее «северном» полушарии, отнюдь не на экваторе. Но трое лишь поглядели друг на друга, и Фелисьен Карне вяло махнул рукой — одно к одному.
Невероятности, парадоксы выстроились уже в такой длинный ряд, что экипаж «Лютеции» перестал удивляться. Необычное ведь производит впечатление, лишь появляясь в среде обыкновенного. Если же невероятности налезают одна на другую, сознание начинает просто равнодушно отмечать их, и все.
А у них было время привыкнуть.
Правда, до того как корабль вторгся в атмосферу планеты, все шло как должно. Успешно завершался один из величайших экспериментов века — высадка людей на Венеру. Уже советские космонавты прошагали первыми по лунным базальтам, уже русская и американская экспедиции двигались навстречу одна другой из двух пунктов Марса, космическая станция «Октябрь» облетела вокруг Нептуна, и станция «Вашингтон» приблизилась к Сатурну. А теперь Франция — третья великая космическая держава — готовилась, как выразился один обозреватель, «вплести свои цветы» в венок вселенских открытий. «Лютеция» все же выкрутилась тогда из той дикой, непонятной штуки, включив двигатели по совету с Земли. Потянулись монотонные полетные сутки. Сон, работа на связи, всяческие замеры. Неделя за неделей постепенно увеличивался в иллюминаторе диск Утренней звезды — левая половина, блещущая, освещенная, и правая, темная, пепельная. На сто тридцатый день пути огромный сверкающий шар повис перед ними в глубокой тьме космоса, пронизанной немигающими, мертво неподвижными точечками. На сто сороковой этот мир заполнил собой все, даже Солнце сделалось маленьким и незаметным. Стихло в «салоне», гигантский шар гипнотизировал их — капитана Карне, пилота Альбера Рюо и астрофизика Сержа Ришпена, еще не вполне оправившегося после той катастрофы. Можно было часами смотреть и смотреть, какой-то сладкий ужас овладевал от грандиозности происходящего. С трудом поднимались, чтоб сделать запись в бортовом журнале, принять или послать текст по радио. И опять сидели, смотрели — даже как-то ни о чем конкретном не думалось, хотелось видеть, поглощать, впитывать в себя. Перемещались вихри на планете, клубились безмерные массы облаков — при видимой бессмысленности странным, непостижимым для разума значением было исполнено вечное могучее движение. Часы напролет никто не произносил ни слова.
А потом как некая лавина сорвалась — приблизились и начали передавать информацию на Землю. Спектральный анализ наружного слоя облаков, радиозондирование, магнетизм, радиация. Колебались стрелки приборов, текла перфолента.
Вот оно — дошло! «Лютеция» ставила свои заявочные столбы на золотых жилах знания. Кончились столетние споры, проблемы захлопывались — хлоп, хлоп! — как крышки сундуков. Уже никогда не возникнет дискуссий по поводу того, каков период вращения Венеры вокруг оси — 20 часов 50 минут! В будущем уточнятся лишь секунды, но вопрос разрешен «и ныне, и присно, и во веки веков». Удивительные, торжественные и чем-то чуть горькие мгновения триумфа, когда свершается переход от мечтаний, от догадок к фактам.
На дальней, в звездочку превратившейся Земле залы Центра слежения под Парижем осаждают репортеры всех газет мира. «Что? Установлено наличие свободного кислорода?!.. Океан!.. Море?.. Значит, я могу сообщить, что Козырев был прав, и температура действительно…» С листа читаются вслух радиограммы, на глазах рушатся бастионы непознанного. Седовласый профессор недоуменно пожимает плечами у телефона: «Неужели?..»
На «Лютеции» включили двигатели, повернули корабль дюзами к титаническому небесному телу, заполнившему уже почти всю площадь обзора, вошли в венерианскую ночь и начали торможение. Подобно пылинке на бесконечную вьюжную снеговую равнину, опускалась «Лютеция» на слой облаков. У троих сверлило в голове: «Неужели это возможно? Неужели это мы здесь?..»
Передали температуру верхнего слоя облаков, среднего. Вышли на дневную половину. В иллюминаторе был туман, туман — и вдруг все ахнули. Яркий, ослепительный свет залил рубку, облака исчезли сверху, будто растаяли, сияло солнце, а внизу расстилалась поверхность планеты.
И пошло необъяснимое. Как если бы они вырвались из сферы действия привычных законов и вступили в другую сферу.
Вдруг оборвалась связь с Землей, перестал действовать радиозонд, вышли из строя все вообще радиоустройства. Но не это было главное. Венера лежала под ними, как на тарелочке. Они шли на высоте около 180 километров. Они готовы были наблюдать, записывать, фотографировать, регистрировать. Но нечего было наблюдать.
Потому что внизу ничего не было.
Не на чем остановиться взгляду. Ни гор, ни океана, ни холмов, ни леса. Просто ничего.