Но все хронометры корабля дружно, согласно провожали в прошлое секунды и минуты.
Летели час, две… шесть. Минули сутки. Напряжение как-то спало. По расчетам, уже облетели планету пятнадцать раз, а все было, как вначале. Дважды пускали в ход главные ракетные установки — всем троим было ясно при этом, что такие пуски означают для их дальнейшей судьбы. Корабль содрогался, они ощущали ускорение, а вокруг ничего не менялось. Тогда Карне принял решение — на посадку.
И сели. Тридцатиметровая башня опустилась, изрыгая пламя. Выключили двигатели, сделалось тихо. Взяли анализ воздуха — он подтвердил результаты спектрограмм. Свободный кислород, азот, другие инертные газы. С высоты трехэтажного дома сбросили нейлоновую лестницу.
Они на Венере.
Нечто вроде бесконечной ровной плиты простиралось во все стороны. Чуть шероховатой, с повторяющимся несложным тисненым рисунком, похожей на бетон. Небо и белесая поверхность до горизонта. Ни тени, ни предмета. Ничего, кроме их самих и громады «Лютеции» за спиной.
Вот тогда-то они переглянулись.
Йен Абрахамс чувствовал, что враг не двигается. Просто ждет, пока Йен выползет сам из лощинки, пока мороз его выгонит. Хорошего было мало. Странным образом в этой ситуации не помогал дар ясновидения. Закидывая вперед во время свою мысленную удочку, физик вылавливал там, что через полчаса тот, с усиками и ружьем, встанет и начнет осторожно приближаться. Но что делать? У Йена все равно не было выхода. Бандит подойдет и выстрелит.
Ясновидение ясновидением, но их уравнивала простота положения. Получалось, как при обвале, застигшем альпиниста на узкой горной тропинке. Пусть ты знаешь, что там, наверху, уже потекли камешки. Деваться-то все равно некуда.
Нельзя было высовываться над краем сугроба, однако уже немели пальцы ног. Физик вспомнил читанное в русской книге — замерзая, сибиряки оттирали себя снегом. Он осторожно подтянул правую ногу, взялся было за шнурок на ботинке. Черта с два! — узел развязать оказалось тоже невмочь. Пальцы рук не слушались. Вот такая она и есть, Россия, — сам климат делает людей крепкими. Каждый должен быть как камень, иначе пропадешь.
Стал снимать перчатку. Закусил зубами палец, повторив, не зная об этом, обычный русский мальчишеский зимний жест, и вдруг очень ясно услышал: «Как будто нет времени».
Тотчас бандит с усиками, складными автоматическими ружьями, трубкой в виде головы буйвола и прочим набором банальностей, снежный сугроб — все откатилось в сторону. Будто прямо из морозного звездного неба это донеслось, из глубины космоса — отзвуком какой-то борьбы, о помощи криком.
Йен Абрахамс замер, стараясь найти, почувствовать, откуда это идет.
Минули сутки после высадки, и положение экспедиции стало катастрофическим. В первые несколько часов они попытались взять пробы почвы — этого самого бетона. И не смогли. Просто не удалось отковырнуть кусочек, как ни старались. Никакие инструменты не оставляли даже царапины, и никакие реактивы тоже не действовали. Было похоже на сон, но не тот, хороший, когда летаешь, а дурной, где, несмотря на опасность, не поднимаются руки. Только и сделали, что сфотографировали повторяющийся тисненый узор. Однако все понимали: «Лютецию» послали не за тем, чтоб, вернувшись, экипаж сообщил в двух словах: «Синее небо, белесая почва». Решили, что надо пройти на вездеходе хотя бы километров двести. Может быть, там, за горизонтом, пусть маленькое, незаметное, но все же есть что-то.
Астрофизика капитан оставил на корабле. Спустили с помощью лебедки танкетку — она называлась «Жук». Фелисьен с Альбером поехали, ориентируясь по гирокомпасу.
Бетонная гладкая равнина лежала вокруг. Когда громада ракеты скрылась за горизонтом, опять стало непонятно, двигаются ли. Спидометр показывал 50 км/час, лязгали гусеницы, содрогался корпус машины, но не было уверенности, что они не трясутся просто на месте.
Оставили позади 70 км, 100… Дальше сделалось как-то невмоготу. Карне оставил танкетку, они вылезли, осмотрелись. Тишина была такая, что слышалось собственное шуршащее дыхание. Временами казалось, будто они стоят а комнате, где белесый пол плавно загибается кругом кверху, переходя на каком-то уровне в синие стены.
Карне предложил отойти от «Жука», просто чтоб была перспектива. Пошли вперед. Примерно через километр Альбер, более зоркий, воскликнул:
— Смотри! Видишь?
Впереди у горизонта темнело пятнышко. Слава богу, хоть что-то! Они быстро прошли еще километра полтора, и Альбер вдруг остановился. Губы у него побледнели. То, к чему они приближались, было танкеткой.
Подошли к ней. Альбер рассеянно похлопал ладонью гусеницу.
— Слушай, ведь не может быть, чтоб мы шли по кругу. Мы шли по прямой.
— Веселые номера, — Фелисьен закусил губу. — Знаешь, давай сделаем так. Я буду уходить, а ты следи за мной. Буду идти точно по прямой. По компасу… Или ты иди.
Альбер пошагал, часто оглядываясь. Фелисьен с танкеткой делались асе меньше. Затем в какой-то момент впереди точно по его курсу появилось пятнышко. Он обернулся, позади уже никого и ничего не было. Как будто бы Фелисьен и вездеход растворились в воздухе. А пятнышко впереди медленно увеличивалось по мере того, как он приближался к нему; и, наконец, он увидел капитана, опершегося о моторную часть танкетки.
У Фелисьена были какие-то потухшие глаза.
— Чертовщина… Следил за тобой, пока ты не исчез из виду. Потом оглянулся и увидел точку позади. — Он поднялся. — Давай сверим часы. Я пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я — время, когда замечу тебя и «Жука» впереди.
А солнце так и стояло в зените.
Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и пошли опять прямо по гирокомпасу.
На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку. Она росла не быстро. Это был Фелисьен. Встретились; каждый посмотрел на гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились.
Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал:
— А где «Жук»?
Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни зернышка на нем.
Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от белизны, от однообразия. Хотелось есть, еще больше — пить. А не было при себе ни еды, ни воды.
Фелисьен, подумав, сказал:
— Попробуем идти дальше, как я шел. «Жук» должен быть где-то на этой же прямой. Мне кажется, что ты шагал быстрее меня. Не в том месте встретились.
Пошли. Один километр остался позади, другой… десятый… Танкетки не было, Остановились. Фелисьен вытер пот.
— Глупо, что не взяли воды, когда уходили от «Жука». — Губы у него опухли и обветрились. — Моя вина.
Альбер пожал плечами.
— Кто мог думать… Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут.
Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко. Оглянулся, позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и темная точка — Фелисьен — появилась, где раньше была. А та впереди, только что возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения. Сделал шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо — Фелисьен возник справа. Он подумал: «С ума я схожу, что ли? Как будто два Фелисьена… Вероятно, я просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и вошли а слой облаков. — Затем он одернул себя: — Ерунда! Так нельзя, надо бороться». Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать — правого или левого, он простоял минуту, размышляя. Потом, плюнув, пошагал ни к тому, ни к другому, а просто вперед. Шел-шел и даже усмехнулся злобно, когда на горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье — куда б они ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются.
Фелисьен, сидя на земле, рассматривал что-то. В руке у него была авторучка.
— Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет следов. И карандаш тоже пробовал… Эта штука ничего не принимает.