- Гражданин начальник. - Заключенный начинает волноваться, волнение его кажется неестественным, наигранным. - Нехорошо у меня получилось. Очень нехорошо! Виноват...
- Что такое?
- Гражданин начальник! Ни одного нарушения не было. Вы же знаете!
- Говорите короче и понятнее.
- Возвращался со стройки. У самой колонии остановила старушка. Старенькая такая!.. - Голос Андрпасова вздрагивает, он быстро проводит языком по пересохшим губам; я с интересом думаю, зачем он хочет разжалобить начальника нехитро придуманной историей с несуществующей старушкой. - Остановила меня. К сыну приезжала. Передачу взяли, а деньги вернули. А ему, говорит, сыну-то, в декабре освобождаться, ехать далеко. Бельишко теплое, как выйдет, купить надо. "Слабый он, мол, застудится". Ну, и уговорила передать. Лаптину, из третьего отряда. Я его и в глаза не видал!
- И что дальше? - спрашивает Костя; по-моему, как и я, он не верит ни одному слову заключенного.
- Известно, что дальше. - Андриасов удрученно вздыхает. - На вахте, должно быть, заметили, как я эту десятку в карман сунул. Только в проходную, а мне - покажи, что в кармане. И тут же позвонили вашему помощнику.
- Так что ж вы от меня хотите? - Костя спрашивает, явно досадуя, хмурится.
- Простите, гражданин начальник! - горячо просит Андриасов. - Ни одного же нарушения!
- Вы знали, что этого делать нельзя?
- Так точно. Знал.
- Зачем же вы тогда просите?
Я, кстати, тоже не понимаю этого, не понимаю, какое значение имеет для Андриасова, простит ему начальник или нет. Ага, вот, оказывается, в чем дело!
- Гражданин начальник! Меня же на досрочное освобождение представили. А теперь отзовут?
- Отзовут, - хладнокровно подтверждает Костя. - В следующий раз подумаете. Идите.
- Слушаюсь. - Андриасов, ссутулившись, поворачивается.
Пока он идет до дверей, я с неприязнью смотрю в его покорную спину, мысленно одобряю Костю: правильно, с такими нужно быть предельно строгим!
Костя куда-то звонит. Кладет трубку, с удовольствием распрямляет плечи.
- Кажется, все, первый поток схлынул.
- И всегда у тебя так?
- Ну, что ты! Сегодня день неприемный. Иногда, как волчок, крутишься с утра до ночи.
- А давно ты здесь? Рассказал бы, что ли, о себе.
Ну-ка, давай выкладывай послужной список.
- Милое дело! - смеется, прямо на глазах молодея, Костя. - Ты что отдел кадров?.. Изволь, если нужно.
Кончил войну в чине капитана-пехотинца. После демобилизации закончил Саратовский юридический институт.
Здесь пять лет. Что еще? Взысканий по работе не имею, наград - также. Под судом и следствием не был. К сожалению, занимаюсь подобными делами сам. - Улыбка сбегает с Костиного лица, заканчивает он совершенно серьезно: - И мечтаю, чтоб скорее пришло время, когда моя профессия не понадобится. Пошел бы сады разводить...
- А что, Костя, велика преступность?
- Статистикой не занимаюсь. - Костя уклончиво пожимает плечами и с суровой прямотой заканчивает: - Без дела, как видишь, не сижу.
- Живуч, значит, уголовный мир?
- Что?! - Светлые Костины брови изумленно поднимаются, сталкиваются и расходятся от легкой усмешки.- Господи, до чего ж все-таки у иных людей голова всякой дребеденью забита! - Костя не дает мне вставить ни слова. Ты такое выражение слышал: преступность в нашей стране как социальное явление ликвидирована?
- Ну, слышал.
- Не нукай. Это не просто фраза, а правда. И очень большая притом. От нужды, от нищеты - от несправедливости социального строя, что толкала человека на преступление, мы давно ушли. Понимаешь ты, что это значит?.. У меня в колонии главным образом по бытовым делам. Порядочно молодежи, и почти все они оступились с помощью водки. Да, да - это большое зло. Когда пить не умеют. Напьются - скандалы, драки. Иногда - с применением ножа. А потом опомнятся - поздно. Какой же это, я тебя спрашиваю, уголовный мир? Для общества они не потеряны. Отработают свое - поумнеют, наперед закаются. Мы ведь тут не только работать заставляем - учим, воспитываем, даем людям профессии. Но отнимаем у них на обусловленный срок самое дорогое - свободу.
Костя закуривает, смотрит некоторое время, как плывет, рассеиваясь, голубой дымок, и признается:
- Попадаются, конечно, отдельные типы. Последние из могикан. Жулье, рецидивисты...
- Этот, как его - Андрпасов - рецидивист, конечно? - убежденно спрашиваю я.
- Кто? Андрпасов? - по тому, как Костя начинает скалить свои белые крупные зубы, я понимаю, что снова попал впросак. - Ну, силен! Психолог, инженер человеческих душ! - издевается Костя. - Толковый, порядочный мужик - вот кто такой Андриасов. Допустил по халатности аварию на электростанции, за это и попал к нам. Великолепно работает. Расконвоированный. И все, что он говорил, правда. Устраивает тебя?
Со всеми своими теоретическими обоснованиями и привлеченным на помощь Ламброзо чувствуя себя постыдно, но, обороняясь, немедленно нападаю на Костю.
- Какого ж ты тогда черта разговаривал с ним так?
Отказал в таком пустяке?
- Это уже другой вопрос. - Костя сбивает с сигареты пепел, поднимает на меня спокойные, очень спокойные глаза. - Поступить иначе я не мог. Заключенный допустил проступок и будет наказан за это. Ненадолго, но с представлением на освобождение повременим. Закон есть закон, я стою на его страже.
Костя произносит все это невозмутимо и холодно - таким тоном, который исключает возможность спора, это уже что-то от служебного педантизма; губы его отвердевают, и я только сейчас вижу, как действительно немолодо он выглядит. Нет, думаю я, мы меньше изменились.
У Юрия Васина молодая душа, Шура потеряла мужа, но осталась все такой же сердечной, про Вовку Серегина я говорить нечего, я, кажется, и сейчас готов на любую глупость - только помани! А тут - нет. Тут каждое слово взвешено, тут все сухо и точно, как в аптеке. Мелькает вдруг мысль: может, не писать обо всем этом, обойтись в будущей книге без главы о Косте?.. Нет, все равно буду - из песни, говорят, слова не выкинешь.
- Так-то, брат, - не то оправдываясь, не то, наоборот, утверждая свою правоту, говорит Костя. Он поднимается из-за стола, шагает по кабинету.
- Можно? - Без предварительного стука в дверях появляется стройный черноволосый и чернобровый парен г..
на нем далее традиционная одежда выглядит щеголевато; впрочем, это, наверно, от молодости, оттого, что юношески свежее лицо его чуть не светится от какой-то радости или просто так, от избытка здоровья.
- Раз вошел, значит, можно, - полузамечанием, полуразрешенпем отвечает Костя; мне почему-то чудится, что голос его теплеет. - Входи, входи.
Бросив на меня быстрый выразительный взгляд:
"А, бог с тобой, сиди!" - так можно перевести его, парень выпаливает:
- Гражданин майор - сын у меня! Спасибо вам!
- Я-то при чем? - обычно невозмутимый майор в этот раз явно смущается. - Поздравляю, Петро.
- Вот, и Надя пишет! - Парень выхватывает из кармана письмо, глаза его блестят. - "Передай привет майору, скажи, что я запомню его на всю жизнь". И я, гражданин майор, запомню! Пусть я сейчас арестант, но я все чувствую. Эх! - счастливый папаша встряхивает смоляным чубом. - Честное слово, гражданин майор, не пожалеете вы за свою доброту! Слово даю вам!
- Да будет, будет! - Костя смущается все больше. - Видишь, как все хорошо устраивается? Сын родился, через два дня мы тебя расконвоируем, и опять за машину сядешь.
- Не сяду! - решительно, продолжая во весь рот улыбаться, отказывается парень. - Я от нее пострадал и шабаш! В слесарях останусь.
- Смотри, дело хозяйское, - покладисто соглашается начальник, - Будешь жене писать, передай от меня привет.
- Спасибо, сто раз спасибо! - растроганно говорит парень. - Побегу, гражданин майор, я у Михалыча только на минуту отпросился.
- Беги, беги, Петро. Счастливо.
Каким-то одним стремительным прыжком Петро достигает дверей, исчезает; не замечая, что я сгораю от любопытства, Костя подходит к столу, поднимает телефонную трубку.