- Три-двенадцать прошу... Андрей Никифорович - я, Русаков. Слушай, у Балакина сын родился. Поздравьте его вечером перед всеми... Вот, вот хорошо.
Положив трубку, Костя смотрит на часы, преувеличенно громко удивляется:
- Ого, час уже!
Все понятно: суровый "гражданин майор" расчувствовался, стыдится этого и, конечно, не собирается ни о чем рассказывать. Как бы не так!
- Случай, кажется, довольно любопытный, - как можно незаинтересованней говорю я. - Ты как считаешь?
- Я? - Костя медлит, взгляды наши встречаются, и по его улыбчивым глазам видно, что он, чертяка, все великолопно понимает. - Ты есть хочешь?
- Да ну тебя! Расскажешь, что ли?
- Расскажу, расскажу. Дверь вот закрою. Сейчас перерыв. Обедать поедем позже. Я нынче пораньше освобожусь.
- Да не тяни ты, пожалуйста!
Костя берет сигарету.
- Предупреждаю, что это будет рассказ о моем служебном проступке.
- Тем лучше, - смеюсь я. - Проступок правильного человека - это же здорово!
- Ладно, ладно, Костя присаживается на диван рядом, хлопает меня по колену. Ну, слушай тогда.
СЛУЖЕБНЫЙ ПРОСТУПОК
МАЙОРА РУСАКОВА
- По положению вновь прибывших принимает дежурный офицер. Я в этот раз в приемник случайно заглянул. По пути, из литейки шел. Вижу в окне - народ.
Ну и завернул.
Картина такая: дежурный стоит за столом, берет очередное "дело", выкликает. Кто-то из прибывших выходит на шаг вперед, отвечает. Кучкой сбились, человек пятнадцать прибыло.
Капитан Осипов, помню, дежурил. Увидел меня - докладывает. Я ему рукой махнул: не обращайте, мол, внимания. Работайте.
Сел в углу, разглядываю, что за люди прибыли.
Должен тебе прямо сказать - отношение тут у нас, службистов, к новичкам двоякое. По-человечески, конечно, жалко. Не по отдельности там каждого их ведь пока никого не знаешь, а так - всех скопом. Не тюрьма, так и не воля вольная. А люди... Это во мне одна часть жалеет. Общечеловеческая, которая - поменьше. А вторая моя часть - начальник колонии, эта побольше и интересы у нее - свои. У нас ведь производство, годовой план, на несколько миллионов рублей прибыли даем. И как по одной давней, но в общем-то верной, формуле кадры и тут все решают. Вот я и прикидываю, что за кадры к нам прибыли. Этот, по рукам, вроде слесарь или токарь - толково. Этот больше на шофера смахивает - хоть и в заключение ехал, а одет пофасонпстей. Шофер - тоже толково, на дороге не валяется. Хуже всего - с интеллигенцией. С этой прослойкой, пока ее к месту приспособишь, намучаешься. Претензий много, отдача - на мизинец. Да, чтоб не забыть: мы стараемся давать людям работу по профессиям. А не успел ее заиметь научим.
Свое профтехобразование, и не хвастаюсь - очень неплохо поставлено. После освобождения, если, конечно, дурака но валяли, от нас мастерами уходят.
Смотрю вот так, гадаю - вижу, позади всех парнишка жмется. Лицо хорошее, чистое, одни брови чего стоят!
Черные, черные. Девчата от таких бровей покоя лишаются. И одет чище других. Хорошая шапка, "московка" с воротником - прямо в командировку прибыл. А на душе - черт знает что творится! Глаза как у затравленного. Озирается словно его убивать сейчас будут. Ясно - впервые, и не из блатных. Те и одежонку соответственную берут, и смотрят не так. Спокойно, с любопытством, независимо - как угодно, но - уверенно. Иной еще - сукин сын! - с ухмылкой, будто не в колонию, а к теще на блины явился!
Правильно оказалось - новичок. Только я так подумал, Осипов вызывает:
- Балакпн.
Пробился вперед этот самый чернобровый, лицо - вотвот сгорит. И глаз поднять не может. - . Я, - говорит.
- Имя, отчество?
- Петр... Петр Николаевич.
- По какой статье осужден?
- Пятьдесят девятая, три "в"...
Так, все понятно. Конечно, шофер, и конечно - за аварию. Горят на этой статье шоферы. И если говорить честно, нередко за чужие грехи. Кто-то рот разинул, попал под машину, а судят шофера. Малейшая неисправность, и пиши пропало. Бытует мнение, что шоферы только по пьяной лавочке попадают. Нет, уверяю тебя. Иной раз и без вины виноватым можно стать. Тебе не странно, что об этом говорю я? Насмотрелся...
Ну, это особая статья, как говорят... Вечером начал знакомиться с личными делами прибывших, дошел до Балакина. Все верно. Тридцать восьмого года рождения, комсомолец. Бывший, конечно. Отслужил три года в армии, после увольнения работал в Вологодском автохозяйстве.
Отличные характеристики. В пургу, ночью, при выезде из города сбил старика. Не заметил. На четвертые сутки старик скончался. Итог - четыре года исправительно-трудовой колонии. Да, вот так...
Определили мы его в гараж слесарем. Во-первых, думаю, своим делом заниматься будет. Во-вторых, там завгар - мужик мудрый, второго такого еще поискать. Пятерых штатных воспитателей стоит. Самый старый член нашей парторганизации - это звучит. Скоро вот на пенсию провожать, так веришь жалко. Я тебе еще о нем расскажу...
Дня через три-четыре захожу в гараж. Работает Балакип. В спецовке уже, да и она на нем как-то ладно сидит. Красивый парень - ничего не скажешь. Увидел меня - вскочил, руки по швам.
- Работай, - говорю, - работай. А бояться нечего, я не волк серый.
Не улыбнулся, ничего. Не подпускает к себе человек, Ну что ж, думаю, на это время нужно.
Иду к Михалычу, это завгар наш самый. У него тут вроде уголка отгорожено. Точнее - сундук с окошком, метр на метр. Закурили, спрашиваю:
- Как новенький?
- Приглядываюсь, - отвечает. - Пока одно скажу; руки толковые, а душа пуганая.
- Откуда, - интересуюсь, такой вывод?
- Не слепой, - говорит, - вижу. Руки делают, а душа отсутствует. Разве что забудется когда, тогда она у него и прорывается. Струна у него вроде внутри дрожит. Иной раз стою рядом, так прислушиваюсь даже - не слыхать ли? Глядите, наказатели-воспитателп, - как бы не порвать.
Вещь тонкая, на складе запасных нет...
Михалыч - с присказкой, с чудинкой, у него на все своя точка зрения. Нравится тебе, не нравится - от своего из-за этого не отступит. И на наши исправительные дела - тоже своя точка. Когда всякие вольности допускались, даже поощрялись - осуждал. Своею, завгаровской властью добавлял и взыскивал. Теперь, когда подзавиптплж, - опять кое с чем не согласен, послабление может дать. Иной раз упрекнешь - не по инструкции, мол, действуешь, старый. "А я, говорит, по-партийному". Разъясни, мол. "Пожалуйста, - говорит, - в каждом отдельном:
случае - по-разному. К каждому - свой подход. Вас же ученых учили, как это называется. Диалектика". Не один вечер мы с ним проспорили. Зайдет когда после работы, ц сразимся. Не знаю, как ему, а для меня - с пользой. Подкинет мыслишку, потом ходишь, ходишь. Глядишь - правильно. Мудрый, говорю, мужик. А сам так, мало сказать - невидный, - плюгавенький. Росту с ноготок, из особых примет две: руки, как клешни, иссаднены все, да лбище - вон как глобус. Заключенные его Глобусом прозвали.
- Так-так, - говорю, - Михалыч. Выходит, с решением суда не согласен?
Усмехается. Глаза маленькие, узенькие. Седьмой десяток пошел, а они у него такие живые, колючие.
- А ты что, Константин Иваныч, с Советской властью поссорить меня хочешь? Не выйдет. Один судья - это еще не Советская власть. А судья этот, если по совести, перегнул малость. Лишку парня зашибли. Вот нам с тобой и надо выправить его.
- Действуй, - говорю.
- А я, - говорит, - и действую. Это уж без улыбочек, на полном серьезе.
Ладно... Ушел я от него успокоенный. И закрутился.
Потом новый год; первый квартал самый трудный почемуто бывает, всегда так. Потом в отпуск уехал. После мая уж заявился.
В первый же обход захожу к Михалычу. Балакпн на месте. Все вроде такой же и чем-то не такой. Одежонка на нем, что ли, пообтрепалась, обвисла. Не пойму. Зазвал старика в его "сундук", интересуюсь, как с его подшефным.
- Непростой вопро.с, - говорит. - К Первому маю благодарность получил. Списанный мотор на ноги поставил.