Просит не словами, а взглядом. Он спросил что-то насчет родителей, Светлана странно взглянула на него, ее так необычно меняющие цвет глаза умоляли: не надо об этом!.. Валентин, как ему казалось, ловко перевел разговор на другое, а ночью, перебрав в памяти всю встречу, смущенно улыбнулся: прямолинейный, грубоватый, он стал разбираться в таких тонкостях...
Впрочем, тем для разговоров у них без этого находилось множество; интересно со Светланой было и потому, что она оказалась значительно образованней его.
На тумбочке у Валентина вместо "Графа Монте-Кристо"
и "Трех мушкетеров" лежали теперь потрепанные томики Бальзака. Светлана брала их в городской библиотеке.
Накануне выходного, который от будничных отличался для Валентина только тем, что в этот день он не видел Светланы, девушка встретила его расстроенная. Рассеянно отвечая на его вопросы, она прикрывала рукой наплаканные, с покрасневшими веками глаза, покусывая губы.
- Что с тобой, Света? - прямо спросил Валентин.
- Тетя Шура умерла, - всхлипнула Светлана и закрыла лицо ладонями.
Тетя Шура была пожилая женщина, у которой Светлана квартировала, девушка в разговорах не один раз упоминала ее имя. Нынче утром по обыкновению Светлана пошла на колодезь за водой, а когда вернулась, тетя Шура лежала, уткнув почерневшее лицо в скобленые доски кухонного стола. Неподвижный ее локоть придавил извещение о гибели сына.
- Она мне как мать была, - горько шептала Светлана, не открывая лица. Одна я осталась...
Любовь и жалость, смешавшись, переполнили сердце Валентина; почувствовав себя сильным, он поднял сопротивляющуюся голову девушки.
- Неправда. Я всегда с тобой. Слышишь? Всегда.
И понимая, что имеет на это право, более того, - что должен это сделать, уверенно прижал голову девушки к груди.
Когда Светлана немного успокоилась и притихла, он, наоборот, начав волноваться, повторил эти слова:
- Всегда с тобой буду. Хочешь? Ну, скажи - согласна.
Девушка замотала головой и снова уткнулась Валентину в грудь.
- Почему? Ну - Света?
Он пытался поймать ее взгляд, она отворачивалась, упрямо клонила голову.
- Не надо об этом, Валя, - устало просила она.
- Почему?
- Не будет у нас с тобой жизни.
- Почему? - упрямо допытывался Валентин, чувствуя, что внутри у него поднимается какой-то озноб отчаяния.
Что-то в настроении девушки изменилось; чем больше волновался Валентин, тем спокойнее, словно отдаляясь, становилась она. Не ответив, Светлана поправила растрепанные волосы, пересела с кушетки на стул и только после этого взглянула на Валентина.
- Ты ведь даже моей фамилии не знаешь.
- Ну и что? У тебя будет моя фамилия.
- А она у меня, Валя, такая... - и Светлана назвала фамилию, которую до 1937 года знала вся страна.
- Ну и что? - еще не вдумавшись, переспросил Валентин, и тут же его едва заметные брови поползли вверх. - Тот самый?
Светлана молча кивнула.
Ее недомолвки, нежелание рассказать о себе - все стало сразу понятным, наполнилось смыслом. И все это было очень сложным.
- Ну и что? - в третий раз спросил Валентин. - Ты за него не отвечаешь.
- Отвечаю, - сказала Светлана, ее бледные щеки вспыхнули.
- Как отвечаешь? - Валентин откровенно растерялся. - Света, что ты говоришь?
- Отвечаю, Валя, - подтвердила Светлана, уже раскаиваясь, что заговорила об этом. - Отвечаю с того самого года, когда меня привезли сюда в детдом.
- Ерунда! Он был виноват, а при чем ты?
- При том, Валя... - Светлана на секунду замялась и, прямо глядя Валентину в глаза, закончила: - Что я до спх пор не верю в то, что он виноват.
Светлана умолкла, загляделась в синее вечернее окно, за которым не светилось ни одного огонька. На ночь, не столько укрываясь от чужих взоров, сколько сберегая тепло, деревянные домики наглухо закрывали свои плотные ставни, и только вдали, у самой горы, поднималось легкое зыбучее зарево. Там находилась макаронная фабрика, второй год выпускавшая не макароны, а оборонную продукцию.
Коридор меж тем ожил. Постукивали костыли, хлопали двери, даже сюда, в лабораторию, проникал запах пищи.
- Иди, Валя, - напомнила Светлана. Это "иди" можно было понять как просьбу - уходи.
- Мы не договорили. - Валентин нахмурился, в голове у него был полнейший сумбур.
- Если хочешь, приходи после ужина. Я попросилась у главного переночевать здесь. Боюсь там одна... с ней. - Девушка зябко повела плечами. Валентин молча дотронулся до ее волос.
Сидя в столовой, Валентин помешивал в тарелке ложкой, трудно думал. Одно дело судить о событии со стороны, да еще когда оно миновало, другое когда, заново ожив, оно касается тебя лично или близкого тебе человека.
Когда Валентин вернулся в лабораторию, Светлана сидела на кушетке, как-то очень беспомощно, вверх ладонями сложив на коленях руки; задумавшись, она не подняла даже головы, не пошевелилась.
Ее подшитые валенки и грубые шерстяные чулки, старенькое шерстяное платье, явно коротенькое, и даже эта медицинская кушетка, покрытая несвежей клеенкой, - все смешалось в одно, больно и сладко отозвалось в сердце Валентина.
- Чего зажурилась? - преувеличенно весело спросил он, присаживаясь рядом.
- Не думай только, что я разуверилась во всем, - сказала Светлана, продолжая прерванный разговор. Короткие волосы ее энергично крутнулись, поголубевшие глаза смотрели открыто. - Сколько я хороших людей узнала! В детдоме, в школе, тетя Шура... - Светлана вздрогнула, и теперь Валентин, успокаивая, погладил ей руку. - А здесь, в госпитале? Знаешь, они какие чудесные! Тот же главврач, няни - да все!
Валентин слушал, спрашивал сам - ему казалось, что он давно знает Светлану. И очень захотелось, чтобы она жила в Кузнецке, с его родителями - в семье. За этот вечер он как-то внутренне возмужал, и сейчас, когда между ним и Светланой установилась незримая, но прочная связь, единство, он чувствовал себя обязанным заботиться о ней. То, что он мог не вернуться в Кузнецк сам, в голову ему не приходило. В двадцать лет возможность смерти - понятие чисто теоретическое, к себе не применимое.
Кроме того, война уже успела основательно помять его, а второй раз, как известно, в ту же воронку бомба не падает; фронтовая эта присказка помогала Валентину сохранять бодрость духа в любой обстановке.
- Что ты, что ты! - решительно не согласилась Светлана. - Никуда я сейчас отсюда не поеду. Работаю, знаю всех, меня знают. Нет, нет!..
Разговор невольно вернулся к прежней теме, настроение девушки снова неуловимо изменилось - кажется, все ее опасения ожили вновь.
- Иди, Валя, поздно, - спохватилась она. - Пойдут с обходом, и тебе неприятность, и мне.
- Ты все-таки подумай.
- Подумаю, подумаю, - пообещала Светлана, и по тому, как она это сказала, Валентин понял, что настаивать на своем бесполезно.
После похорон Светлана пришла подавленная, с синевой под глазами. К досаде Валентина, по коридору непрерывно ходили, они только молча поздоровались; вечером же Светлана встретила его сухо.
- Извини меня, хочу пойти отдохнуть. - И, склонившись над пробирками, виновато добавила: - Главврач хотел с тобой поговорить...
В кабинет к главному Валентин шел, раздувая от возмущения ноздри. Так, начальство, значит, вмешалось, подозревают, что он завел здесь скоротечную интрижку!
Ладно, сейчас он ему выскажет!.. Разгневанный лейтенант готов был в эту минуту на любую глупость.
- Нуте-ка, снимайте пижамку, - встретил его главврач. - Проверим, как мы вас тут подремонтировали.
Валентин проглотил заранее припасенные слова, молча разделся. Поблескивая стеклышками "чеховского"
пенсне, седоусый полковник долго рассматривал и мял хорошо сросшиеся, им же самим наложенные швы ниже левого соска и на спине, довольно хмыкал; хитрый старик прекрасно заметил и плотно сжатые губы этого крепкого петушка, и побелевший кончик носа - пусть поутихнет...