По мере того как отец продолжал, его тон становился все менее наигранным, жесты — менее нарочитыми, а восклицания — более редкими:
— Когда вы без счету и без зазрения совести расточаете на удовольствия суммы, которые могли бы помочь утолить голод тысячам бедняков и вернуть улыбку тысячам обездоленных. Когда вы ведете себя так, словно дома и земли, которыми вы распоряжаетесь, ваши, хотя все принадлежит лишь Всемогущему, Ему одному, исходит от Него и вернется к Нему в свой час, когда Он пожелает, как и сами мы вернемся туда, откуда явились, не захватив иного богатства, кроме савана и добрых дел. Богатство, братья мои по вере, не измеряется тем, чем владеешь, а тем, без чего можно обойтись. Бойтесь Бога! Страшитесь Его! Страшитесь Его, когда вы стары, но и когда молоды! Страшитесь Его, когда вы слабы, но и когда сильны! Если вы сильны, страшитесь его еще пуще, ибо по отношению к сильным Бог еще более безжалостен. И знайте, взгляд Его так же легко проникает сквозь величественную стену дворца, как и сквозь глинобитную стену лачуги. И что же предстает его взору во дворцах? — В этом месте тон моего отца изменился и стал походить на тон репетитора из школы грамоты, а голос стал бесцветным, при этом глаза неподвижно уставились вдаль, как у сомнамбулы.
— Когда взгляд Всевышнего проникает во дворцы, он видит, что певицы и танцовщицы окружены большим вниманием, чем доктора коранического закона, что звук лютни мешает кой-кому услышать призыв к молитве, что мужчина не отличается от женщины ни походкой, ни одеждой, что деньги, отъятые у верующих, мечут под ноги плясуньям. Братья! Подобно тому как рыба гниет с головы, в человеческих сообществах гниение также распространяется сверху вниз.
Отец надолго умолк, а когда я хотел было задать ему вопрос, жестом остановил меня. Я дождался, пока он полностью отрешится от воспоминаний и заговорит со мной:
— Все сказанное мною, Хасан, — это обрывки речей шейха, произнесенных за несколько месяцев до падения Гранады. Как бы я ни относился к его проповедям, и сейчас, десять лет спустя, я все еще нахожусь под их впечатлением. Можешь себе представить, как действовали они на доведенный до крайности город в 896 году!
По мере того как гранадцы осознавали, что конец близок и что предсказанные Астагфируллахом несчастья становятся явью, они уверовали, что он с самого начала был прав и что через него с ними говорило само Небо. Больше нигде в городе, даже в самых бедных кварталах, нельзя было увидеть женского лица. Одни прятали лица из страха перед Богом, другие, вплоть до совсем юных созданий, едва достигших возраста созревания, — из страха перед мужчинами. Повсюду формировались дружины из молодых людей, вооруженных дубинками, призывавших горожан творить добро и держаться подальше от зла. Ни одно питейное заведение не посмело открыть своих дверей, даже тайно. Проститутки покинули город и отправились в лагерь осаждавших, где им были несказанно рады. Книготорговцы убрали с глаз труды, подвергавшие сомнению исламские догмы и традиции, как и сборники стихов, прославляющих вино и плотские удовольствия, как и трактаты по астрологии и геомансии[13]. Как-то раз во дворе Большой Мечети разожгли костер и предали огню большое количество книг. Я как раз проходил мимо и видел, как он догорал, как расходились зеваки. Один обгоревший листок долетел до меня, и я понял, что сгорела книга врачевателя и поэта прошлых времен, известного под именем аль-Каландар. Там были такие строки: