29 ноября.
И все — таки — об эротической любви.
Вся наша культура, точнее цивилизация, да, именно цивилизация построена на идее, что желание физической близости вызывает тело. И потому вся реклама построена на культивации женской, реже — мужской, красоты, именно физической. Ноги, грудь, а также все остальные места, подаются и по телеэкрану и на журнально-газетных страницах, с приправами и без. И вполне возможно, существуют, и в достаточном количестве, люди, реагирующие именно на телесные признаки — и только на них… Это — совершеннейшие примитивы, или те, кто по тем или иным причинам полностью лишен физической близости: к примеру, юноши, призванные в армию и служащие там два года. Но истинное — и страстное, и неодолимое эротическое чувствование вызывается отнюдь не телесными признаками, они — всего лишь более или менее удачный костюм, который прикрывают именно то, что тянет, как магнит, сильнее магнита, тянет, как сама жизнь — человеческую с у т ь. Потому что истинное влечение — это желание полного, а не только и не столько даже телесного, слияния — слияния двух человеческих существ. «Я хочу быть с тобой», постепенно переходящее в «я хочу быть тобой» — это формула Эроса, восходящего (или нисходящего) к глубинам бессознательного, Эроса, который способен разрушить полностью человеческое «Я» и так же способен возродит его вновь — уже иным. Эрос — проводник Эрос — сталкер. Я знаю ту т о ч к у, за которой открывается в с е. Откуда знаю я? Мне кажется, я родилась с этим знанием, но только сейчас открыла его в себе. Благодаря Владимиру. Туда и ведет он, мой Эрос, туда, туда, где хранится магическая с и л а. Ты, Владимир, будешь способен понять и познать, овладеть и трансформировать, достичь всего, чего только пожелаешь… Такова сила истинного синтеза — дверь в тысячи миров…Я люблю тебя. Я все тебе отдам… Пусть я стану только ключом к той двери. Пусть, едва она отворится, ты выбросишь меня и я потеряюсь в траве, и ты перешагнешь через меня, забыв навсегда. Я сослужу тебе службу. Ты обретешь искомое, великую тайную силу, силу жизни, а я знаю — только э т о г о ты ищешь, только э т о г о ждешь. Потому что люблю.
30 ноября.
Перечитала вчерашнее. Это — бред. Откуда он идет ко мне?
61
В конце февраля родила Марта. Девочку. Назвали в честь покойной бабушки — Ирмой. Ирма Владимировна Филиппова.
А в середине марта Ольга преподнесла свою бомбу — произвела на свет сына. Родила она без мужа. Другими словами, нагуляла. Правда, Анатолий Николаевич намекнул, глядя на Филиппова круглыми желтыми глазами, что отец ребенка — король, имя которого лучше не тревожить всуе. Теперь короли те, у кого кошельки тугие, уныло подумал Филиппов, а этот… но, кто знает, может депутат Госдумы какой-нибудь. Но дня через четыре Прамчук-старший намекнул, что еще повыше и помощнее. Уж не замминистра ли, испугался Филиппов. А что, они с Мартой смазливенькие. А Ольга-то, Ольга, она в отца пошла — язык здорово повешен, остроумная, начитанная, все, что только входит в моду в культурной среде, она уже знает. Могла и замминистра уложить. М-да.
— Володя. пора вам с Карачаровым (это «вам с Карачаровым» приятно пощекотало самолюбие)\ искать какие-то новые формы в работе. Часть помещений можно было бы сдать в аренду. Но и этого мало.
— С чего нам (он и сам был не прочь объединить себя с директором) всем этим заниматься?
— Времена изменились, Володя, — произнес Прамчук строго. — Партия уже из гроба не встанет. А назвавшиеся опять тем же именем, власти былой уже никогда не вернут.
— Почему вы так думаете? — Испугался Филиппов. Ведь столько было вложено сил в псевдопартийную деятельность, неужели навсегда гакнулась?
— Пока миллионер был подпольным, можно было еще ждать, что телега покатится назад, но когда подпольный миллионер стал официальным, — все, свершилось: мы с тобой стали жить в другой стране. Теперь человек человеку — волк. И скрывать этого не надо. Слабого толкни. До западного либерализма, до их социального сюсюканья со стариками и малыми детьми нам пока, как до Марса. А не до Маркса. Кстати, ты слышал, как один крестьянин нес домой кусок печенки Нет? Несет он его в одной руке, а в другой — рецепт пирога из печени. Тут вдруг налетает какая-то хищная птица и вырывает кусок из его рук. «Глупая птица! — Кричит крестьянин ей в вдогонку. — Печень ты украла, но что ты будешь делать с ней без рецепта?». К нам не пришел капитализм их, старый да мудрый, а пришел наш, который и капитализмом-то не назовешь — с нашим вечным российским лозунгом: «Грабь награбленное»! Кто успеет, тот и разбогатеет. А остальные — голодной смертью вымрут. Если у вашего института не будет денег, он сдохнет, как серая мышь в мышеловке. Поверь мне, я редко ошибаюсь. — Тесть усмехнулся. — Пожалуй, вот только в тебе ошибся.
— Во мне?!
Прамчук-старший зло улыбнулся.
— Видишь ли, Володя… — Но зазвонил телефон, тесть, не договорив, поспешил в прихожую. — Извини, это мне.
Филиппов намеренно не удлинял телефонного шнура: мало ли. Вдруг, когда Марта будет спать, он позвонит Анне и шепотом пожелает ей приятных сновидений. Коридор хоть узкий, но длинный — супруга ничего не услышит.
— Кстати, — завершив недолгий разговор, снова входя в кабинет, сказал тесть, телефончики появились — без проводов, достаешь из кармана и где хочешь, хоть в машине, хоть в бане по ним говоришь, мобильные, кажется, они называются…
— Видел. — Филиппов недавно приметил у стриженых в малиновых пиджаках такие хитроумные штучки. Ох, как стало ему завидно.
— Так вот, Володя, пора и тебе такой аппаратик приобрести.
— Зачем?
Тесть не удосужился ответить, подошел к окну, отодвинул штору. Мелкие колючие снежинки то стукались о стекло, то словно отскакивали от него, потом сталкиваясь друг с другом, одни стремительно летели вверх, другие вниз и такая среди них царила неразбериха что казалось они охвачены паникой…
…паникой, паникой были охвачены снежинки. Анна смотрела на темное вечернее стекло и плакала.
Только что уехала «Скорая». Маме седой врач поставил диагноз: инсульт.
— В общем надо смотреть правде в глаза, — сказал он сочувственно, — вам это не прибавляет хлопот, как лежала она так и лежит. Но и мучений отнюдь не убавляет.
Поставив уколы, он уехал. А мама наконец заснула.
Но плакала Анна не от этого. Ее жгло чувство вины: она наговорила маме всяких глупостей — и через час мама стала красной, начала жаловаться, что у нее в голове боль, острая, как гвоздь…
— Это ты меня довела! — Крикнула она и потеряла сознание.
Что происходит?! Почему, точно сомнамбула, я вдруг иду в мамину комнату и начинаю говорить ей об ее эгоизме, о том, что она и заболела то, подсознательно желая вечной заботы о себе, точно о грудном ребенке, что у нее — холодное сердце, что она не любила ни отца, ни дочерей? Зачем я словесно истязаю бедную мученицу? Будто кто-то вдруг силой внушения заставляет меня встать с моего кресла: я иду к матери, как будто дрессированная змея на призывный привычный свист — и оставляю в ее душе очередную каплю яда.
— Твои обвинения для меня убийственны, — говорит она мне и глядит жалобно, как… Ах, не все ли равно, к а к! К чему эти сравнения. Вечные сравнения.
Ведь я всегда жила, себя ни сравнивая ни с кем. Я и все. Жила и все. Может быть, иногда, бессонными зимними вечерами я думала о сестре. И чувствовала: мы — похожи. Мне даже казалось, еще тогда, когда я таскала ее, крошку, на руках и так сильно любила, так сильно, как могла, у нас с ней возникла е д и н а я душа, и когда одна из нас покинет сей мир, другая будет жить и чувствовать за нее, с о х р а н и в е е п а м я ть. Да, ее память. Только воспоминания утратят острый и эмоциональный характер личных, они станут такими, будто она прочитала о м о е й жизни в книге. О м о е й?! Значит, это буду я?! Нет, наоборот — н е буду я. Вот если бы я сумела передать ей что-то свое — такое, чего нет у нее… Не только свою память и не просто сходство внешнее, а именно… что? Как назвать то непонятное, будто и не полностью мое, что есть во мне. Божьей искрой? О ней говорили мне многие, но мне как-то стыдно всегда было это слышать. Ведь, даже если она и есть во мне, она н е моя она дана мне свыше, а я так дурно, так легкомысленно к ней всегда относилась! Да, пожалуй, я чувствую, что действительно есть во мне н е ч т о, мне как человеку не принадлежащее, а идущее откуда-то извне, от какой-то единой, всеохватной силы, которая словно пропустила через меня, через мою душу один из своих лучей… Если бы моя сестра хоть на какое-то время ощутила себя мной, наши души бы слились в одну, и тогда, я знаю — этот луч или светящийся шар, состоящий из миллионов огненных мерцаний, мог бы мгновенно оказаться в н е й …покинув меня…ведь я так устала… иногда мне кажется, что мое тело, точно хрупкая скорлупка, вот-вот распадется, выпустив малиново — золотую бабочку ….