Ее тело колышется, точно легкое покрывало, но лицо, обращенное к Филиппову, смотрит строго и светло. Он пытается вырвать свою руку из ее холодных ладоней — и просыпается. Какое-то время приснившееся еще облаком клубится над его сознанием, но вскоре тает…
Что-то привиделось такое, бредовое… Не проехал остановку? Нормально. На следующей. Филиппов снова прикрыл глаза. Дарья? Совсем другая. Анна — страстная, порывистая, тревожная, робкая и отважная, неприспособленная и гениальная, как Хлебников, недаром ее записки заканчиваются цитатой из его письма, нужно прочитать, что за отрывок она выбрала, чистая, бескорыстная, способная любить, жалеть, спасать… А сестра… Сестра — так, просто затаенно-обольстительная. Но тоже, как Анна, бесхитростная. Наивная Иначе бы не схлестнулась с Дубровиным. У него на морде написано крупными буквами: авантюрист. Если я ее не обману, то прохвост Дубровин точно обманет — добьется, что она выйдет за него, потом продаст квартиру, заберет денежки и съедет в какую-нибудь Канаду. Будет оттуда слать свои статейки. И еще знаменитым станет: у нас же по-прежнему — нет пророка в своем Отечестве, учить можно только, как Герцен — оттуда!
Нет, я хоть ей половину оставлю. Издам и статейки, и записки Анны. У нас только мертвых могут оценить, а живые никому не нужны. Глядишь еще какой-нибудь фонд откроют ее имени. В поддержку, так сказать, молодых талантов в науке.
На издание потребуется всего одна пятнадцатая суммы, которую я от нее обязан получить.
Филиппов достал было калькулятор, чтобы все подсчитать точнее, но электричка уже прибыла в академический центр науки, по которому бродили безденежные, никому не нужные ученые. Нет, я так жить не стану. В конце концов, пущу часть денег на издание своей книги, будут деньги, уволюсь и напишу, пора уже подвести итоги своей деятельности в качестве доктора наук, впрочем, зачем увольняться… и куплю однокомнатную, небольшую квартирку… Буду ее сдавать. А может, отделюсь от семьи как бы для работы. Анна, ты же будешь только «за», если я, наконец, отделюсь от семьи?… Он хихикнул. Навстречу попался черный пудель, остановился перед ним, повизгивая.
Из кустов выскочила шизофренического вида мадам — соседка по дому. Изо рта ее привычно торчала сигарета. Увидев Филиппова, она сладко замаслилась:
— Владимир Иванович, здравствуйте!
Влюблена она в меня, что ли… Прошел, едва кивнув.
Всегда в меня влюбляются одни полоумные.
Опять хихикнул.
Нет, никаких книг издавать не буду. Никому они теперь не нужны. И квартирку покупать пока не стоит. Купить всегда успею. Нужно как-то изловчиться и пустить деньги Анны в рост. Открою свою фирму. Какую? Какую а б с о л ю т н о неважно. К примеру, агентство недвижимости. А лучше бы — ритуальных услуг. Небольшое, но проворное. Хм.
Ночью он почти не спал, считал и ворочался, снова подсчитывал и крутился, крутился на диване. И крошка Ирма тоже всю ночь плакала. Только заснет, через пять минут снова захнычет… Марта измучилась. И старший, который на этот раз ночевал дома, утром сказал матери: «И зачем вы ее родили, жизни от нее дома нет». А младший окрысился, вступив в ее защиту: «Тебя, урод, не спросили»! Филиппов усмехнулся, тоже мне, — защитник детей и малых зверей … то есть наоборот, малых детей и …
68
После встречи с Филипповым, что-то резко изменилось. Я вдруг снова ощутила себя самой собой, Дарьей Кавелиной. И не просто самой собой, но совершенно н о в о й собой, как будто со мной произошла метаморфоза, и я, сбросив кокон, сковывающий и старящий меня кокон пусть не чужого, но все-таки и н о г о лица, превратилась… в себя! В спокойную, молодую женщину. Как будто мелкая иссушающая, выпивающая жизненные соки сеть спала с моей кожи, как будто рассыпался скафандр, так долго сжимавший мое тело и не дающий ему расцветать, и, наконец, рассеялся непонятно откуда бравшийся, изменявший освещение, скрывающий от меня лица, искажающий восприятие времени, долгий туман.
В этом городе, по которому я сейчас бродила, о б ы ч н о м крупном, промышленном городе, я больше не чувствовала себя несчастной не выросшей девочкой: позади уже не маячило, как полубезумный старик-сосед, горькое замерзшее детство. Я гуляла и вспоминала, как меня любила сестра, как потом нежно, виновато, расставаясь, ласкала мать. А отец? Сколько игрушек приносил он мне, а потом сколько книг и одежды! А елки во Дворце Съездов? А лыжи и коньки? А темно-зеленая дача и мой любимый пруд с летящими по его зеленоватой глади легкими насекомыми?
Зачем-то я заглянула на вещевую ярмарку. Было около семи вечера, и она закрывалась, некоторые продавцы уже собирали свой товар, а другие медлили, надеясь хоть что-то сегодня продать. Внезапно я поняла, что з н а ю, о чем думает женщина, торгующая меховыми изделиями. Я остановилась возле нее и внимательнее прислушалась к ее мыслям: она тревожилась из-за взрослой дочери, не явившейся вчера домой ночевать — не случилось ли с ней чего. Мне тут же представилась долгоногая рыжая девица, а с ней еще одна — покороче и потолще, а с ними… Вот они чем занимаются! Кошмар! И много он им за это платит? Та, которая была покороче, стала собираться домой, она ходила по комнате, видимо, в гостинице, и что-то искала. Так, сумку. Которая же из них дочь торговки? По — моему рыжеволосая.