Марта бесшумно вошла в его кабинет и встала, ожидая, когда он ее заметит.
Он поднял голову, снял очки — второй год читал уже только в очках, — отодвинул рукой записки.
— Что?
— Ольга везет Прохора.
— Ну и что?
— А мне вчера приснилась Лера.
Он поморщился: не до конца жена излечилась от своей чуши.
— Ну?
— Приснилось, будто она предупреждает, чтобы я не оставляла двоих детей в коляске в саду, я будто не слушаюсь и начинаю заниматься огородом, а дети сидят в колясках, но вдруг я пугаюсь и бегу в сад, а там только Прохор, а Ирмочки нет, я бегаю, ищу, плачу, кричу…
— Ну и нашла? — У него как-то екнуло в груди. — Нашла?
— Нашла. Она выпала и ползала по траве. Далеко уползла.
— Ну и ладно, — он снова надел очки, но жена не уходила.
— А сегодня ночью снова Лера приснилась.
— Опять?
— Говорит мне — я тебя хочу предупредить: здесь заждались твоего Володю. Мне стало так страшно за тебя …
Сердце трепыхнулось и забилось сильно-сильно.
— И к чему ты это мне рассказываешь?! Хочешь внушить, что мне пора на тот свет?
Марта пожала плечами. Но медлила и не уходила из кабинета. Он понял — что-то не договаривает. Но сердце билось где-то возле шеи. Боюсь, боюсь все-таки, подумал, слаб ты, Владимир Иванович Филиппов, а строишь из себя, однако!..
Жена улыбнулась: «Так прибавила в весе Ирмочка, я и не ожидала», повернулась и вышла. Колыхание ее тела, ровное, земное колыхание, а между ног нет даже и щели, все тугое, объемное, сочное… Нет, не тело, не тело было мне нужно тогда. Разве есть другое такое — прекрасное, здоровое, призванное рожать?…
Марта так полюбила землю, руками, ладонями, каждым пальцем стремиться войти в нее, вобрать ее в себя, она каждую весну соединяется с черной землей в любовном объятии и каждую осень собирает их общие плоды… А я… Мое бренное тело станет землей и еще много, много лет моя Марта будет каждую весну припадать ко мне, сливаться со мной в счастливом экстазе и рожать от меня детей …
70
Ровно в двенадцать он был у Дарьи. Он сразу понял: перед ним стоит другая.
Та, ровная, необъятная, спокойная сила, которая шла от ее молодого лица, от ясного, зеленоватого взгляда, не могла принадлежать только ей — еще вчера в ней не было ничего подобного, значит э т о существует, Анна сочиняла не одни фантазии, и Филиппов недаром затратил годы на испепеляющую страсть. Только пепел, да, только зола — остались от моего сердца. Но было! Они создали с Анной то, что влекло его всю жизнь и Анна сумела передать все своей сестре. Как она сама в записках определила то, что они создали: «духовный кристалл силы и безграничных возможностей».
Но почему вчера Дарья была просто сестрой, обычной сестрой, ну, соблазнительной, ну, эффектной внешне — и только?
— Послушайте, — сказала он, — тут, в доме сестры, со мной происходили забавные вещи: то полотенце исчезало и появлялось, то я видела свет в пустой квартире, то находила на полу фотографию как раз ту, о которой только что читала в в ее дневнике…
— Все вы, — не дослушав, прервал он, — его слишком сейчас волновало другое, — все вы своими руками, как сомнамбула…
— Как сомнамбула?
— Ну да. К примеру, уходили из квартиры днем, было еще светло, а вы автоматически трогали выключатель, не заметив, что включили свет, и уходили. Такие своеобразные отключения сознания. — Не рассказывать же о старике— соседе, который за сотенную готов был менять детали декораций хоть каждый день! Неужели и с фотографией сфокусничал тоже он Или…
— А женский голос по телефону?
— Набирали бессознательно неправильный номер. — …или мне все же все удалось — и она подчинялась моему гипнозу!?
— Но звонила не только я.
— Это неважно. — Конечно, подчинялась! Филиппов чуть не расхохотался. Так и Анна была только моей…
— Странно, — вдруг невпопад сказала она, — мы с вами так и остались на «вы»…