За эти два года произошло многое: я сменила место работы и потеряла Максима, но, впрочем, расскажу все по порядку.
Когда я вернулась домой, моя однокомнатная квартира, заставленная картинами и рисунками, заваленная книгами, встретила меня тем же любимым мной с детства запахом красок и дерева.
Лишь пыль огорчила меня: она, как серый мышиный ковер, укрыла пол, мягко укутала письменный стол и компьютер. Но разве трудно было смахнуть ее влажной щеткой? Что я сразу и сделала…
В кухне на столе серебрилась старинная конфетница, принадлежавшая еще моей прабабушке. Над телефоном, стоящим на кухонном стуле, висела тонкая нить паутины, а на ней, едва покачиваясь, висел крупный паук. Я осторожно сняла паука мягкой салфеткой и выбросила через форточку на балкон: на улице тепло, плети свои сети там, хозяйка вернулась!
Я позвонила отцу, он высказал обиду и удивление, что младшая дочь куда-то исчезла, не поставив их в известность. Извинившись, я пообещала его навестить и все рассказать. Ведь он ничего не знал о том, что его старшей дочери больше среди нас не было.
Меня тянуло скорее увидеть Максима как он? Помнит ли он меня?
Прежде чем ему позвонить, я заварила кофе, села в кресло и постаралась представить, где он и что с ним: его квартира… коридор… Сегодня суббота. На даче? Мысленно я прошла по неширокой тропе от электрички к его даче, привычно перекинула руку через темно-зеленый забор, нащупала крючок, открыла калитку. Новое крыльцо… Надо же, сколько перемен. Не женился ли он?
Свежая, но хмуроватая зелень теснилась возле крыльца. Пахло низким сладковатым запахом каких-то цветов. По кирпичной стене дачи ползли вьющие стебли. В темной от времени, высокой бочке плавали белые и сиреневые лепестки флоксов… Я поднялась по ступеням, зашла в приоткрытую дверь, не постучав. Красивая старинная мебель освещена была приглушенным, рассеянным светом, проникающим сквозь тюль, а над диваном горела, несмотря на то, что еще не вечерело, витиеватое бра. Под ним сидела и что-то шила пожилая женщина, почти старуха с пышными, еще не полностью седыми волосами, убранными в красивый узел. Она слегка вздрогнула, увидев меня в дверях, оторвалась от шитья и неприветливо поинтересовалась, кто я такая и что ищу в ее доме. Она не узнала меня. Ищу вашего сына, сказала я просто. Лучше вам уйти, сказала она, он отправился на станцию провожать свою жену. Он возвращается к своей бывшей жене. Вам лучше уйти, повторила она и повелительно сдвинула брови.
Ее слово всегда было для Максима законом. Встречать Новый год с ней, ездить с ней на дачу, смотреть вместе с ней телевизор — все это было для Максима самым главным и необходимым. Он походил на Кая, попавшего в плен к Снежной Королеве.
Когда-то она была очень красива, впрочем, некоторые лица к старости приобретают черты значительности, как бы намекающие на былую красоту, которой никогда не было.
Я попрощалась с ней и вышла. Снова мокрые листья на дачной тропинке ткнулись мне в лицо, стряхнув на мою еще незагорелую кожу голубоватые капли. И снова скрипнула калитка. О, эти деревянные калитки на старых дачах моего детства!.. И лопухи, и крапива у забора, и словоохотливая соседка с банкой козьего молока…
Я неторопливо шла через дачный лесок и только успела взойти на небольшой, но крутой мостик над мелкой речушкой, как на тот же голубой, в некоторых местах сильно облупленный мостик, с противоположной стороны, взбежал Максим.
Он несколько обрюзг и лицо его стало каким-то серым и помятым.
Мы вернулись на дачу, но вошли уже не через комнаты его матери, профиль которой мелькнул за тюлевой шторой и снова исчез, а через пристройку, прячущуюся в густых влажных яблонях и кустах смородины.
И ночью, когда мы вышли в сад, я, прижавшись к его плечу, едва не плакала: так было чудесно стоять под шумящей листвой, под небесным куполом, полным звезд и огней от мчащихся самолетов, в ароматах еще не перевалившего через свою середину, любимого, среднерусского лета…
— Будешь курить? — Максим закурил и, улыбаясь, протянул мне пачку.
— Что ты… Я никогда не курила. И вина не пью. Забыл?
— Не забыл — Он обнял меня. — Просто проверял.
— Ты всегда, и раньше, слишком долго и много проверял меня, — я потерлась лбом о его руку.
— Ревновал.
— А сейчас?
Он помолчал, погасил сигарету и вдохнул, подняв лицо к небу, сладкий, влекущий, волшебный запах прекрасной летней ночи.
— Ты любишь меня? — Я спросила то, что спрашивают все женщины в мире. — Любишь?
— Думаю, что люблю. — Голос его дрогнул и, наклонившись ко мне, он поцеловал меня в стриженый висок.