Я смотрела на него, гадая — может быть, сосед Анны — полоумный? Или старый маньяк?
— …ну, скажите, сколько?
По виду ему можно было дать от шестидесяти пяти до семидесяти, но я решила ему польстить:
— Лет пятьдесят пять?
— Вот! — Возликовал он. — А мне семьдесят три!
Вдруг лицо его посуровело; он как бы весь подобрался.
— Это я так, — словно извиняясь, сказал он. — Дабы не очень вас опечалить — решил пошутить. Продолжу, продолжу… — Он помолчал. Молчала и я. — Следователь все расспрашивал, кто у нее бывал часто. Я все темнил: сейчас и милиции-то доверия нету. Говорю, подруга приходила, вроде, Елена, я вам, кстати, рекомендовал бы ей позвонить. Она тут сильно убивалась, когда про сестру вашу узнала. А мужчина, мужчина какой-нибудь был? Бывали, говорю. Художник один, бородатый, лохматый… Удивляюсь я — как мужчина может такие длинные волосы отпускать! Бывший муж, спрашивает следователь, все ведь они узнали. Да, бывший муж. Они и прожили-то вместе года полтора, кажется… Если не год. А еще кто бывал?
— Чего ж вы чай-то не пьете? — Вдруг спросил старик, глянув на меня осуждающе. — Может, дать вам рюмочку коньячка?
— Нет, спасибо.
— Тогда я себе налью, пожалуй.
Он встал и пошел по комнате к старому серванту, достал темную бутылку, две рюмки.
— Не хотите, не пейте, а налить налью. И помянуть бы сестру следовало.
— Да, — согласилась я.
— Пухом ей земля, — Василий Поликарпович выпил быстро, а я, только пригубив, поставила рюмку снова на стол.
— Потом, говорю, этот приходил, Владимир Иванович. Поверьте, Дарья, он — то ее и погубил. Они, конечно, были близки! А я с его тестем одно время работал; сам он меня и не знал, а шеф его, директор, Артемьев, часто вместе со мной в бане парился — случайно сначала попадали, а потом и договариваться стали… Меня вообще в городе многие знают. Я и с актрисами известными водочку пил. И каждая продавщица у нас тут, в центре, со мной здоровается. Всегда продукты только свежие мне — продавщицы предупреждают: «Не берите, Василий Поликарпович, позавчерашний завоз»…
Владимир-то Иванович как-то сам ко мне заходил, не застал Анну, так и зашел. Мы выпили с ним. Он и пришел — то уже сильно «под мухой». Тогда же и сказал, кто его тесть. Женат, говорит, повязан по рукам и ногам. А сестра ваша его любила… — Старик встал. Теперь он прихрамывал значительно сильнее, чем раньше. Он вновь достал бутылку, налил коньяка себе и предложил добавить и мне. Я отказалась. Он выпил один.
— А когда все это случилось, вдруг, может, в декабре, да, не в январе, а именно в декабре, звонок в мою дверь. Открываю. На пороге стоит сам Прамчук. Это тесть-то Владимира. Я Прамчука сразу узнал. И просит он у меня ключи от квартиры вашей сестры. И лжет, старая собака, что он — ее дядюшка! Ну, не пристало человеку такого ранга так себя вести. Я сделал вид, что поверил. Пригласил его войти. Думаю, надо расспросить, зачем ему ключи-то понадобились. Он мне — знаете, сентиментальный момент, жена моя просит фото Анны, а у меня нет. А у меня, говорю, уважаемый, ключей нет. И кто вам вообще сказал, что они — есть? По имени — отчеству (а я знаю, конечно, как его зовут) не стал его называть: кто их знает всех, лучше поосторожничаю, решил. И, наверное, правильно. есть у меня подозрение, зачем он являлся. Никому не говорил, даже тем, из милиции, и о приходе Прамчука только вам как сестре сказал. Вы издалека. Кстати, не люблю Москву — путаный город, темная, мутная вода. Ленинград люблю. Он для меня так Ленинградом и останется. Для матери моей был Санкт-Петербург или Петроград — она оттуда родом, в гимназии там начинала учиться, а тут революция, а для меня только Ле-нин-град! — Старое название Питера он произнес чеканно, как на параде.
Боже мой, подумалось мне, Василий Поликарпович — просто старый одинокий лицедей, ему хочется драмы, событий, вот он и рассказывает все, что и не стоит, может быть, никакого внимания, как детектив. И старик точно прочитал мои мысли.
— Вы думаете, так, мелет захмелевший болтун? А ведь Прамчук-то недаром приходил — значит, со смертью Анны Витальевны что-то связано… ну, как вам сказать помягче? — одним словом, нечисто что-то здесь… нечисто.
Кто-то позвонил в дверь. Старик пошел открывать, припадая на правую ногу. Слышно было, как он с кем-то негромко переговаривается. Потом хлопнула дверь, он вернулся.