После неоправданных бюрократических проволочек, в которых далеко не с лучшей стороны проявил себя тогдашний глава города А. А. Собчак, мэрия, получив разрешение от митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского владыки Иоанна, наконец определилась с местом погребения на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от раки высокочтимого Львом Николаевичем святого благоверного и великого князя Александра Невского. Гроб с телом для прощания был установлен в Большом мемориальном зале Географического общества. Сюда, а также на отпевание в храме Воскресения Христова на Обводном канале и на кладбище стекались тысячи людей. У гроба в парадной форме и с шашками наголо стояли казаки. Накануне газета «Известия» опубликовала слово прощания (некролог), подписанное верным другом Л. Н. Гумилёва академиком А. М. Панченко и озаглавленное «Он был настоящим вольнодумцем». Официальные власти от организационных мероприятий самоустранились. Спустя положенное время на могиле ученого был водружен большой мраморный крест.
Вскоре вдова ученого Наталья Викторовна подарила городу просторную квартиру на Коломенской улице, дом 1/15, где последние два года проживала с мужем, с целью организации там мемориального музея, а сама переехала в Москву, где прожила еще десять лет и умерла 4 сентября 2002 года. Урна с ее прахом была захоронена рядом с могилой мужа. На доме, где разместился Мемориальный музей– квартира Л. Н. Гумилёва, через некоторое время появилась памятная доска с надписью «Выдающемуся ученому и тюркологу — от Республики Татарстан». Власти Петербурга так и не удосужились увековечить память своего великого сына. За них, как мы видим, это сделали благодарные татары. А в новой столице суверенного Казахстана в 1996 году был учрежден Евразийский национальный университет имени Л. Н. Гумилёва.
Известный писатель Дмитрий Михайлович Балашов (1927—2000), считавший себя учеником Гумилёва, в эссе «Памяти учителя», опубликованном вскоре после смерти Льва Николаевича, писал: «Обнажим же головы все — соборно! Гении русской земли — часть нации и ее порождение. Но и нация, родившая гения, должна почуять ответственность свою перед ним. К ней направлены глаголы призывающие, и она должна им достойно ответствовать. Иначе голос гения замолкнет, как колокол на погосте, никого не разбудив. Проснемся ли? В статьях и книгах все чаще звучат упоминания великого имени, все чаще встречаются те, кто и прочли, и поняли, и приняли гумилевские глаголы. Быть может, все это знак отнюдь не медленности, но быстроты распространения его идей? Ибо нас много, и мы разные, и земля наша велика зело! Но давайте поймем, что цепь исторических событий, выходящая из тьмы прошлых веков к будущему, нерасторжима. <…> Давайте вновь сплотимся воедино, перестанем уничтожать среду своего обитания, как и друг друга, давайте вспомним, что мы, даже и в бедах, великая страна, великий народ и великое содружество народов <…>». Сказанное сбывается с каждым годом и никогда не потеряет своей актуальности…
Заключение
«ЭТО ПРОПУСК В БЕССМЕРТИЕ ТВОЙ…»
Что может один человек? Очень много — если на его стороне правда и истина! Жизнь и судьба Льва Николаевича Гумилёва — наглядное подтверждение данного общеизвестного факта: при столкновении человека с несоизмеримыми противодействующими силами последние способны подавить растоптать, даже уничтожить свою жертву, а после смерти – на какое-то время дискредитировать ее, однако не в состоянии уничтожить идею, носителем которой она являлась. Выдающийся индийский мыслитель Свами Вивекананда (1863– 1902) провозглашал: «Если даже весь мир будет против меня, а истина — за, она победит в конечном счете». Сказанное в полной мере относится и ко Льву Гумилёву.
Его жизненный и научный подвиг состоит в том, что опальный ученый, который почти четырнадцать лет безвинно провел в тюрьмах и исправительных лагерях, не побоялся в одиночку выступить против всесильной и казавшейся незыблемой идеологической системы, способной раздавить любого, кто смел посягать на ее всевластие и вседозволенность. Дмитрий Балашов сказал о его учении: «Это прорыв к звездам»…
Менее всего Гумилёв походил на Дон Кихота, вступившего в бессмысленную борьбу с ветряными мельницами. Не был он и Джордано Бруно, готовым взойти на костер во имя своих убеждений. Он скорее походил на Галилея, вынужденного вроде бы согласиться с абсурдными доводами своих дремучих оппонентов, но внутренне остававшегося убежденным в обратном. Однако свое кредо Гумилёв отстаивал смелее, упрямее и последовательнее. Бесчисленных же хулителей его ни при каких условиях нельзя назвать борцами за истину — всего лишь ее могильщиками, а следовательно, и могильщиками науки.
Друг Льва Николаевича академик А. М. Панченко, пожалуй, лучше всех определил место и роль Гумилёва в истории науки и мировой мысли: «<…> Гумилёв сумел в этом мире кое-что объяснить. Его ругают, уличают в каких-то ошибках – но кто же не ошибался? Он крупный человек – как Платон, как Аристотель, как Томас Мор. Разве мы построили Город Солнца? — нет, не построили, это утопия, но она очень многое объясняет. Лев Николаевич и стихи ведь писал неплохие, просто мама и папа у него делали это слишком хорошо, так что он считал, что ему не стоит соваться.
Не надо искать в теориях Льва Николаевича всеобщих отмычек на каждый случай. Все крупные мыслители объясняют нечто, и он именно такой мыслитель. Он был уверен, что народы проходят примерно одинаковый путь развития, и это чрезвычайно важно. Теории, которые объясняют все, не стоят ничего — как теория Адлера, фрейдизм, марксизм. Мы не можем жить по Платону, мы никогда не будем строить идеальное государство, изгонять из него поэтов. Но Платон — великий мыслитель. И Лев Николаевич — тоже великий мыслитель, только необходимо понимать, что это некое относительное знание, относительное объяснение. Но этого, как правило, не понимают, и отсюда возникают всевозможные нападки. Ведь и Сократа заставили выпить цикуту.
Лев Николаевич был храбрый, в этом смысле он, быть может, подражал своему папе, которого он очень любил, хотя и мало видел. <…> Да, Лев Николаевич был храбрый человек, он никогда ничем не поступился — за что я его и любил. И он завещал нам не только свои идеи, но и свою храбрость».
Как только не изощрялись тоталитарная система и консервативная наука в тщетных попытках расправиться с великим ученым и его трудами. В итоге победили не политические и идеологические монстры, а вдохновенный и несгибаемый Фауст, со всех сторон окруженный бесплодными и напыщенными пустышками — вагнерами, именно себя считающими олицетворением высокой науки. В трудную пору, когда повсеместно запрещались священные религиозные книги и блистательные философские трактаты, стихи неугодных поэтов и картины оригинальных художников, Гумилёв сумел преодолеть глухую стену неприятия и обструкции, предложив простые и понятные основоположения вместо расцветавшего пышным цветом абстрактного социологизма и схоластического теоретизирования, когда живая история живых людей и народов подменялась жонглированием вычурных и ничем не подкрепленных понятий. Грубо говоря, Гумилёв демистифицировал историю , превратил ее из абстрактной и далекой от жизни схемы в науку, приближенную к естествознанию. Кроме того худосочные понятия и суждения не в состоянии передать все богатство красок и драматичность исторических явлений. Гумилёву же удавалось преподнести самые сухие научные факты захватывающе, интригующе и увлекательно.
Но в правящем ли режиме или господствующей общественно-экономической формации причина обрушившихся на него бед? Не в обыкновенной ли человеческой природе, подкрепленной сложившейся системой общественных отношений, кроются действительные причины научных и житейских невзгод? Ведь консервативно и обструкционистски настроенные ученые превращаются в инквизиторов и ретроградов вовсе не потому, что им дорога истина или интересы науки, а потому, что в них кроются и в определенный момент вдруг пробуждаются бессознательные инстинкты волчьей стаи или ядовитой змеи, затаившейся в ожидании жертвы. Это прекрасно понимал сам Л. Н. Гумилёв: причины поломанной юности и исковерканной зрелости он видел не в общественной системе, а в низменных качествах, присущих человеку от рождения. В конце концов, массовые репрессии ничуть не меньшие, чем в России XX века, происходили и в Римской империи, и в Древнем Китае, и в средневековой Европе, и во времена якобинской диктатуры во Франции.