Санкт-Петербург, 1995 г. «Охоты за ведьмами» вроде бы кончились, ан нет!.. Проходит семинар «Неонацизм как интернациональное явление», и снова звучат слова-доносы на покойного: «Исторически, как известно, мыслители типа Хаусхофера39 выступили на арену несколько раньше, чем наши евразийцы. В какой степени было взаимовлияние?.. Так вот, актуальность евразийских идей у героев сегодняшней нашей конференции, т. е. у русских интегральных националистов (ранее объяснялось, что это и есть фашисты. — С. Л.) совершенно очевидна. Так как очевидно влияние евразийцев на идеи Л. Н. Гумилева, который, видимо, заимствовал не только у евразийских идеологов, но и у такого выдающегося практика, как барон Унгерн, ибо тот и другой сочетали монголофильство с крайним антисемитизмом»40. Здесь каждое слово ложь: когда евразийцы выступили со своим манифестом (1921), Хаусхофер еще не написал какой-либо капитальной работы по геополитике; слова, «видимо, заимствовал» (из выступления Д. Раскина) — блестящий оборот, достойный А. Я. Вышинского, а обвинение Л.Н. в антисемитизме представляет из себя «открытие», достойное пера и совести его автора. Страшно сказать, но это все уже было; только не против Гумилева, а против его коллег и знакомых, и не в 90-х, а в 30-х гг.
Нынешние хулители Л.Н. не подозревают, что разработки ленинградского УНКВД в 30-х гг. шли точно по такой же логике. Открылось это недавно, в связи с семинаром памяти проф. В. Э. Дена — создателя кафедры экономической географии в знаменитом Политехническом институте. Итак, 1935 г., полвека до пресловутого «Семинара по неонацизму». Цитируем документ Ленинградского УНКВД: «Ближайшим по направлению к фашистской целеустремленности и геттерианцам-геополитикам являются так называемые петрографы и школа, возглавляемая ленинградским профессором В. Э. Деном (умер)... Мы направляем свои агентурные поиски в эту среду с целью обнаружения подпольных формирований... Выявляем связи с геополитиками Германии, Польши, Финляндии и др. Введена агентурная разработка под кличкой «Геополитики» (выделено мною. — С. Л.). Слава Богу, они не обвинили В. Э. Дена и других профессоров в монголофильстве и антисемитизме!
Семинар в «обычном областном городе» не вызвал какого-то резонанса в стране, остался событием провинциальным. Совсем в неожиданной связи фамилия Л.Н. возникла на страницах «большой прессы» в 1997 г. Некий неизвестный в науке Борис Гершунский упрекал Г. Зюганова в том, что ему нравится концепция Л. Гумилева. В текст была введена формула «наши — не наши», которой вообще не было у Л.Н., но возвращающая к злополучной передаче «600 секунд» А. Невзорова! «Ведь это у Л. Н. Гумилева, — продолжал автор, — мы находим оправдание якобы естественной, закономерной, инстинктивной неприязни людей друг к другу по сугубо этническим и расовым признакам, их делению по принципу «мы — они», «свои — чужие»41.
Невдомек Б. Гершунскому, что очень «правильный» академик Ю. В. Бромлей писал: «Этносу присуща непременно антитеза «мы — они». И не Гумилев, не Бромлей это придумали! Цивилизационная концепция исторического процесса — общее достояние мировой науки. Ее создавали русский Н. Данилевский и немец О. Шпенглер, англичанин А. Дж. Тойнби и русский Л. Гумилев, а в самые последние годы она четко сформулирована в нашумевшей статье «Столкновение цивилизаций» (1993) профессора Гарвардского университета Самюэля Хантингтона и в его одноименной капитальной книге (1996)42. Последний на очень современном примере поясняет соотношение «мы — они». Во время «Бури в пустыне» — жестокого подавления Ирака силами Запада — был такой эпизод: военные самолеты Саддама Хусейна, чтобы спасти их от бомбардировок, перебрасывались на аэродромы... Ирана. Того самого Ирана, с которым Ирак воевал все 80-е гг. В трудную минуту все это было забыто: сработал «синдром родственных стран».
Л. Гумилев, которого сейчас обвиняют чуть ли не в расизме, давно и однозначно ответил: «Спорить о том, какой этнос лучше, все равно, как если бы нашлись физики, предпочитающие катионы анионам»43. Критик-злопыхатель из «Литературки» явно не удосужился прочитать ни одной из книг Л.Н., ибо приведенная выше мысль присутствует в каждой из них. Более того — она суть концепции, она — и рефрен в гумилевских книгах и статьях.
Если кто-то (в последнем эпизоде Г. Зюганов) хочет опираться на нечто конструктивное в теории межнациональных отношений, то на кого же, как не на Л. Гумилева? Может быть, именно безграмотные нападки с разных сторон говорят о значимости сделанного им?
«Догумилевская» советская этнография — официальная, академическая — была настолько стерильно-чистой и надежно-безошибочной, что и не могла вызывать споров; это была наука «не о том». О своем методе и его происхождении Л. Гумилев рассказывал следующее: «Описанный (знание языка, общение, экспедиции) способ изучения этнографии отнюдь не традиционен, но подсказан жизнью, точнее биографией автора, не имевшего многих возможностей, которые есть у научных сотрудников АН (Академии наук. — С.Л.). Так и пришлось автору стать не научным работником, а ученым»44.
Я далек от того, чтобы канонизировать Л. Гумилева, и присоединяюсь к очень верной оценке его трудов, сделанной Вадимом Кожиновым: «Перед нами произведение человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом (кстати сказать, несколько опубликованных в последние годы его стихотворений не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей). И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет «домысел» и даже прямой «вымысел». Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно «угадывать» скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательной строгую документированность, не приемлют никакого «интуитивного» домысливания в изучении истории»45.
Итак, «домысливающий» кое-что поэт, а не только историк? Да, безусловно... Ведь говорил же Николай Степанович Гумилев, что «история — не наука, это искусство, место ее среди муз»46. Да и сам Л.Н. говорил: «Что такое история? Наука? Да, бесспорно! Искусство? Конечно, ибо древние греки среди девяти муз чтили Клио»47. К тому же «домысливание» имеет и свои плюсы, иногда немалые. П. Савицкий, первоклассный ученый, строгий критик и ценитель, сообщал Л. Гумилеву в одном из писем (8 декабря 1956 г.) следующую любопытную подробность: «Эти дни хожу как во сне. Мне кажется, что я воочию вижу и великих «тюркских» ханов и их дружинников, которых Вы так красноречиво описываете, что живу в их среде».
Соглашаясь со многими словами В. Кожинова, следует категорически отмести приклеенный к Л.Н. завистниками ярлык «историк-беллетрист». Если сравнить первые его книги — «Хунну» и «Древние тюрки», написанные во второй половине 50-х гг. (другое дело — когда они изданы!), с последней книгой трилогии «Поиски вымышленного царства» (1970) или «Древней Русью» (1989), то можно подивиться титанической работе над собой — успешному пути от сухо-научных и высокоинформативных исследований к блестящим по форме, подлинно научно-популярным книгам, доступным каждому. Думаю, что благодаря Л.Н. аудитория читателей — любителей истории в нашей стране выросла на порядок.
Стоит добавить, что Л. Гумилева отличает «поразительное глобальное видение истории» (И. Шафаревич), а главное: и сама-то история для него — поле и база выхода на теорию этногенеза, на обоснование евразийства, его реанимацию и новое звучание в 80–90-х гг. Евразийство — бесспорный «выход» из науки в мировую политику.
Именно в этом объяснение травли Л.Н. в прозападных кругах России и в «русской» эмигрантской прессе. Рекламируя евразийство, он вступил на минное поле геополитики. Геополитическая концепция, казалось бы, дремавшая в анабиозе, оказалась крайне опасной для врагов России даже через 70 с лишним лет.