— Мы выбирали тех, кто достиг совершенства в определенной профессии. На рынке рабов каждый из них мог бы пойти за хорошую цену. Ты же заставляешь мастера, который изготавливал золотые украшения для императора, укладывать булыжник.
— Не совсем так, отец. В первые же дни как мы сошли с кораблей и ступили на твердую землю, мной отобраны те мастера, которые изготавливали оружие. Первые их изделия уже сжимают руки наших воинов.
— Хвалю за это, сын, но оружейники — самая малая часть наших пленников.
— Остальных я не спешу продавать, потому что меня попросили этого не делать.
— Вот как! — удивился Гейзерих. — Чьи же просьбы для тебя важнее наших правил?
— Здешние служители римской церкви собирают деньги на выкуп. И они платят гораздо дороже, чем я бы мог выручить на рынке. Как только собирается достаточная сумма, я отпускаю самых не нужных для нас римлян. Священники каждодневно доставляют еду для пленников, так что содержание их ничего не стоит нам…
— За всем этим должен стоять какой-то человек. Толпа не может действовать столь правильно и бескорыстно в деле освобождения пленников, — задумался Гейзерих. — Толпа скорее разорвет несколько человек на части, чем спасет одного.
— Ты прав, отец! Карфагенский епископ Деограций занимается выкупом пленных. Он распродал золотую и серебряную утварь, которая имелась в храмах, чтобы вернуть свободу единоплеменникам. Некоторые римляне остались у нас, других захватили аланы, третьи томились во владениях мавров; таким образом оказались разлученными муж с женой, родители с детьми. Епископ принялся разыскивать по всей Африке этих несчастных, дабы семьи вновь воссоединились. Его заботы о пленниках вдохновили всех христиан, и они продавали последнюю тунику, чтобы помочь оказавшимся в беде. Освобожденным негде было жить, и епископ отдал в их распоряжение две прекрасные и просторнейшие базилики, которые тут же заполнили лежанками и постелями. Долгое плавание по морю и жестокое рабство подорвали силы многих, и даже самые молодые из них оказались во власти разных хворей. Епископ непостижимым образом разыскал нужных врачей и тем спас многие жизни. Подобно доброй кормилице, Деограций даже в ночное время не оставлял своей заботы, ласковым словом успокаивая их души, утишая телесную боль и одним своим присутствием вселял надежды на самый лучший для них исход. Ни юноши, только начинавшие жизненный путь, ни дряхлые старики не остались без его помощи. — Гунерих немного замялся, а потом добавил: — Что удивительно, вандалы и аланы, некоторое время наблюдавшие, как местные христиане заботятся о совершенно чужих людях, стали вдруг носить врагам что-нибудь съедобное.
— Это плохо! — посуровел Гейзерих.
Гунерих не мог понять, что могло не понравиться отцу:
— За рабов платят золотом, и пока я не получу двойную цену за каждого римлянина, ни один из них не покинет Карфаген. Именно для того мы и привезли пленников…
— Не все успехи, сын, измеряются количеством приобретенного золота, — разочарованно вздохнул король вандалов. — Ты видишь только то, что на поверхности: храбрые вандалы захватили несколько тысяч пленников, их тела, руки в нашем распоряжении. Но другое событие прошло мимо твоих глаз: милосердием своим римские священники завоевали сердца наших людей. Если мы и далее будем оставаться безучастными наблюдателями, вандалы откажутся в пользу римлян не только от съестных припасов, но и от нашей веры, пришедшей к нам от епископа Ария. Завоевываются народы, сын мой, не только острым мечом и великой силой.
— Если мы станем добрее, то разве не станут к нам ближе сердца обитателей Африки и этих несчастных пленников?
— Мы родились, Гунерих, в то время, когда истинным уважением пользуется только меч. Он дал нам право жить под этим небом; на земле, обработанной не нашими руками; в городах, построенных не нашими предками. Добытое мечом должно на нем и держаться. Страх, пришедший с нами на эти земли, пусть остается нашим верным союзником. А доброта… Доброту иногда принимают за благо, но, что более вероятно, могут счесть и проявлением слабости. А слабый властвовать не может — таков мир, и не нам его менять.
— И что нам делать с тем, что некоторых вандалов вдохновил на добрые поступки римский епископ?
— Над умами и сердцами вандалов должен властвовать только король да наши арианские священники. Остальные люди, которые имеют на вандалов хоть какое-то влияние, наши враги.
Гунерих в глубине души чувствовал глубокую симпатию к епископу Карфагенскому, но после разговора с отцом человеческие чувства в нем уснули, как оказалось, навсегда. И теперь безобиднейший Деограций виделся ему препятствием на пути к трону; властолюбивый вандал проклинал самого себя за то, что поддался обаянию священника и позволил в душе своей тлеть искрам жалости.