В этот день — 20 июня 451 г. — в далеком Риме одну женщину охватила великая тревога, то была жена Флавия Аэция — Пелагия. С самого восхода солнца она, словно сумасшедшая, бегала по атрию римского дома военачальника. Нигде почтенная матрона не могла найти покоя — даже в храме Пелагию продолжали мучить нехорошие предчувствия.
На исповедь к Великому понтифику всегда стояла длинная живая вереница. Большинство людей покорно занимали очередь задолго до того, как открывался храм. Они надеялись услышать от Великого понтифика слова, обращенные только к ним, которые наполнит их жизнь великим смыслом. Кому повезло, покидали базилику Святого Петра окрыленными, но далеко не каждому удавалось приблизиться к отцу христиан. Даже если б день и ночь Лев исповедовал свою паству, не смог бы он выслушать всех страждущих. Однако жену Флавия Аэция сразу узнали, две сердобольные матроны взяли ее под руки и провели к исповедальне. Ни один человек не посмел возмутиться.
— Отец наш, я чувствую, мужу угрожает великая опасность. — Пелагия начала с того, что более всего ее тревожило. — Ах, если б ты знал, сколько раз в моих мыслях Аэций представал жестоко израненным, лишенным жизни!
— Если твоему Аэцию угрожает беда, то ничего хорошего не придется ждать всем нам, — заметил Лев. — Но не будем предаваться отчаянью, ибо так недолго накликать беду. Помни, женщина: лукавый питается нашими мнимыми тревогами и обращает их в настоящие.
— Я поняла, отец! — воскликнула прозревшая Пелагия. — Нужно думать только о хорошем.
— Господь там, где радость! — поддержал матрону Великий понтифик. — Унылыми лицами мы оттолкнем Его от себя. А теперь, Пелагия, давай помолимся за здравие твоего мужа и попросим защиты Господней для воинства римского, с Аэцием ушедшего.
К битве оба войска приготовились только к полудню, но двигаться с места никто не спешил. Аэций занял хорошую позицию и не желал ее покидать, Аттила не торопился по другой причине: если все обернется не в его пользу, то наступившая ночь, по замыслу гунна, не позволит врагу воспользоваться удачей. Нетерпеливые кочевники устали от бесцельного стояния на летней жаре. Наконец, в девятом часу от восхода солнца Аттила обратился к войску со следующей речью:
— Лучшие воины, каких знала земля, обращаюсь к вам! После побед над таким множеством племен, после того как весь мир, если вы устоите сегодня, будет покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами. Пусть занимается этим либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением — это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся перед нами разноязычные племена: признак страха — защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы же сражайтесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на вестготов. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите все ваши силы и разум, примените ваше оружие! Ранен ли кто — пусть добивается смерти противника, невредим ли — пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему удача утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Я не сомневаюсь в исходе — вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!
Вдохновленные словами предводителя, гунны жаждали только одного — поскорее напасть на врага.
Незадолго до того, как над Каталаунскими полями зазвучала речь Аттилы, римский военачальник роздал последние приказания готовой к бою армии и решил обозреть войско гуннов. Аэция поразила необыкновенная тишина, наступившая за холмом — там, где находились неисчислимые массы врагов, откуда ранее неслись миллионы звуков, сливавшиеся в один сплошной гул. Военачальник, стараясь минуть валявшиеся повсюду трупы, поднялся на холм.