Флавия Аэция не любили прочие римские военачальники, на него искоса поглядывал император — даже в пору нечастых побед и крупных поражений горделивые римляне относились к любому сопернику по славе довольно плохо. Однако деяния этого человека — к слову, не совсем римского происхождения — требовали награды, и Аэций удостоился титула патриция. Таким образом он был причислен к древнему благородному сословию (что самое интересное) так, как это происходило в седой древности: не получил титул от отца, но заслужил его силой, мужеством, умом и талантом.
Лев увидел все того же красивого мужчину, кои выходят от смешения кровей многих народов. Талантливейший римский военачальник не получил при рождении большого римского носа, но вместо этого отец — уроженец Мезии — передал ему слегка удлиненный подбородок. Мужественный вид Аэцию придавали шрамы на лице, на этот раз они показались Льву как бы лишними, не должными принадлежать именно этому человеку. Архидиакон был удивлен, что давний его знакомый выглядел не совсем обычно: лицо Аэция не имело железной уверенности, обычно не покидавшей его и накануне судьбоносных сражений. Глубокие морщины, появившиеся на челе патриция, стали молчаливыми свидетелями и следствием долгих размышлений. Впрочем, никакие переживания не помешали Аэцию встретить гостя, как старого доброго друга. Он обнял священника, однако не в полную силу, дабы оставить целыми его кости.
— Рад тебе, Лев! — Воин произнес эти слова вполне искренне, но с изрядной долей плохо скрываемой тоски.
— И мне приятно видеть тебя в добром здравии! — ответил архидиакон и, окинув собеседника испытующим взглядом, признался: — Однако расположение духа твоего меня настораживает.
— Не в лучшие мои времена мы встретились, — ответил откровенностью военачальник.
— Наши с тобой соотечественники до сего дня верили, что неудачи и Аэций — вещи несовместимые. Рим привык: где Флавий Аэций — там победа, а Галлия стала полем твоей славы.
— Так и было до недавнего времени. Я победил франков; бургундов мы громили до тех пор, пока они не начали слезно молить о прекращении войны; я заключил мир с вестготами, которые намеревались отнять у нас Галлию.
— Римляне благодарны тебе за мир.
— Я разбил багаудов, заполонивших собой все пространство за Альпами, пленил их предводителя. И каков итог?! Теперь происходит то, чего я не мог увидеть в ужасном сне. Мои легионеры бегут в леса, находят остатки рассеянных шаек мятежников и возглавляют их, чтобы вместе грабить римские поселения и прохожих на дорогах. Грабители охотно принимают солдат и подчиняются им, потому что воевать мои легионеры умеют. Ты спросишь, Лев, почему такое возможно, почему я вынужден гоняться за собственными воинами и сражаться с ними?
— Я не задам эти вопросы, потому что в пути столкнулся с одним из тех, кого ты упомянул, — признался архидиакон. — Более всего меня интересует: против кого готовится выступить твое войско, зачем на реке собирается целая флотилия?
— Пришла пора держать ответ человеку, с которого начались все мои беды в Галлии, — горестно пояснил Аэций. — К сожалению, поход предстоит против римлянина, наделенного в сем краю высшей властью. Я долго воздерживался от подобного шага, но иного выбора у меня не осталось. Префект Галлии не дал на содержание войска ни единого денария. Я не получаю от него ни хлеба, ни чечевицы, ни другого продовольствия и не могу накормить солдат даже жалкой похлебкой.
— Этого боялся не только я, — тяжело вздохнул Лев. — О твоих ссорах с префектом Галлии Децием Альбином стало известно в Риме и в Равенне — и оба главных города-государства с тревогой и надеждой ждут вестей из Арелата. Император послал меня предотвратить братоубийственную войну, и я рад, что поспел вовремя.