«Войска? Хорошо. Я приму командование над войсками и сделаю так, чтобы завоевать уважение офицеров и солдат. Тогда посмотрим, кто к чьим „разумным советам“ станет прислушиваться!»
3
Жестокость порождает ответную жестокость. Истинность этой аксиомы испанские солдаты постигали на своей шкуре, раз за разом нарываясь на нападения организованных отрядов повстанцев. Да, это были уже не кучки озлобленных, вооружённых чем попало пеонов. Многие из них, руководимые перешедшими на сторону восставших офицерами, захватывали при удачных набегах оружие и провиант, и постепенно превратились в весьма боеспособные части. Но пока у восставших не было единого лидера, они не могли победить. Разгром отдельных испанских гарнизончиков и отрядов ничего не решал. Они могли выиграть отдельные сражения, но не войну, и офицеры, возглавлявшие отряды восставших, это прекрасно понимали. Нужно было найти лидера. И он нашёлся.
Нет, это не был испанский офицер, поддержавший восстание. Индейцы разных племён и метисы, составлявшие подавляющее большинство повстанцев, не признали бы над собой власть испанца. Натерпелись уже. Однако и сами не торопились признавать лидерство некоего Диего Суньиги, индейца-пуэбло. Этот Диего в молодости служил в испанской армии, даже воевал в Европе. Но офицерского чина не получил, ибо, во-первых, не дворянин, а во-вторых, не испанец. По возвращении домой снова взялся за маис, но сейчас его военный опыт оказался востребован. Он сумел собрать пуэбло в единую армию и договориться с вождями иных племён. Даже вороватые, но чертовски опасные апачи и те пошли на союз с ним. И вожди племён, а также командиры отрядов метисов, которыми чаще всего и были испанцы-ренегаты, в конце концов пришли к единому мнению. Пусть их ведёт Диего Суньига. А там будет видно…
— Ты слышал новость?
— Нет. А что случилось?
— Говорят, в Мехико приехал новый командующий. Дон Антонио Себастьян де Толедо.
Аурелио присвистнул.
— Плохи наши дела, — он, ещё на прежнем месте службы, многое слышал об этом доне и сразу сделал переоценку перспектив восстания. — Хотя, Суньига тоже не кажется мне ни дураком, ни трусом. Занятные времена настают, дружище.
— Я своих детей сиротами оставлять не хочу, — Роберто подсел к костерку. — Как думаешь, может, стоит бросить всё к чертям и закатиться под подолы к нашим красоткам?
Смешок Аурелио сказал ему очень много. Ну, женятся они — Аурелио на младшей сеньорите дель Кампо-и-Корбера, а он на симпатичной пышноватой вдове, владелице одной из небольших асиенд в десяти милях отсюда. Дальше что? Война всё равно догонит их и там. И, чего доброго, отнимет нажитое.
— Нет, дружище, — Аурелио отрицательно качнул головой. — Нам с тобой сейчас только и остаётся, что корчить из себя героев, но при этом не лезть вперёд. Если индейцам так нужна эта свобода — пусть они за неё и умирают. А мы… Нам, друг мой, нужно сделать одну хитрую штуку…
Минут пять Аурелио тихонечко сообщал Роберто свой план. После чего Гомес довольно крякнул.
— Верно мыслишь, — согласился он. — Хоть и рискованно это до чёрта, но ведь и приз каков!
— Притом, мы не останемся внакладе, кто бы ни победил, — Аурелио многозначительно поднял палец к небу. — Победят индейцы — нам честь и хвала. Победят роялисты — мы всё равно останемся при своих. Главное — вообще шкуру сохранить. Вот и сохраним.
Роберто смолчал. Не то, чтобы слова друга ему вовсе не понравились, нет. Просто что-то царапнуло его прожжённую солдатскую душу…
— Ты Пресвятой Деве Гваделупской молишься, — проговорил он, глядя, как взлетают над костром искры — словно мелкие огненные мотыльки. — А ведь раньше Деве Ремедиос [25]поклоны бил. Какой Мадонне ты молился по-настоящему?
— Она одна, дружище, — последовал честный ответ. — Одна-единственная. Только вот закавыка: на чьей она стороне?
Этого Роберто точно не знал. Только вздохнул. Не дело простым смертным решать, с кем из них сама Божья Матерь. Только ей дано делать выбор.
— Помилуй нас Боже, если мы выбрали неверную сторону, — негромко проговорил он, крестясь. — Тут ты верно рассудил, Аурелио. Нужно быть готовым к любому исходу.
4
Как-то, ещё в родном мире, Влад вполглаза посмотрел передачу о Гаване. Красивый город, умудрившийся и к двадцать первому веку сохранить всю свою прелесть и наследие прошедших веков, несмотря ни на что. Жемчужина Карибского моря, прекрасный, совершенно испанский город… Господи, чем же он так провинился перед тобой?
Под посольство отвели апартаменты на набережной, которая, как и в Сен-Доменге, называлась Малекон. Влада вообще удивляли повторяющиеся названия. В Сан-Хуане форт Эль Морро — и в Гаване Эль Морро. В Санто-Доминго набережная Малекон — и здесь Малекон. Эдак незнакомому человеку и запутаться недолго. Влад с усмешкой вспомнил мытарства одного своего запорожского знакомого, который зачем-то ехал в Харьковскую область, в село Пятихатки. И сел на автобус, следовавший в Пятихатки. Который и привёз его в одноимённое село Днепропетровской области… Словом, это была пожалуй единственная мысль, которая Влада повеселила. То, что он видел в Гаване, кое-что ему очень сильно напоминало. Облущенные стены домов, небеленых со дня французского вторжения. В раскрытых по случаю хорошей погоды окнах лишь изредка встречались целые стёкла. Разве что крепость Ла-Реаль-Фуэрса, резиденция алькальда, выглядела более-менее достойно, но ведь ей при обстреле меньше всех и досталось: гарнизон сдался до того, как французская корабельная артиллерия принялась «разравнивать площадку». Посольство — особняк какого-то роялиста, сбежавшего уже после победы повстанческой армии и провозглашения независимости — тоже неплохо выглядело. Но его выкупили и отремонтировали за счёт казны Сен-Доменга. Губернаторская резиденция в центре города тоже приятно радовала глаз. Но мраморные (!) плиты мостовых местами расползлись, подаваясь растущей в щелях траве, местами были побиты французскими снарядами, местами просто растащены местными жителями для починки собственных домов… Словом, лишь однажды Влад имел сомнительное удовольствие наблюдать нечто подобное. В своём родном городе, когда по какой-то прихоти судьбы отъехал на пару кварталов от центрального проспекта. Всё повторялось в точности — естественно, с поправкой на культурные особенности испанцев семнадцатого века и украинцев века двадцать первого. Неровный, с глубокими выбоинами асфальт, потрескавшиеся стены старинных кирпичных домов. Дворы, словно застывшие в веке девятнадцатом — с покосившимися лестницами, чахлыми вишнями и обшарпанными деревянными верандами, на которых сушилось бельё. С грязными котами и брехливыми собачонками. С вечно ссорящимися соседками и запахом дешёвого борща, сваренного из «ножек Буша»… Помнится, тогда Влад исполнился такого отвращения к «нищим», не способным заработать себе на более достойную жизнь и растаскивающим всё вокруг, что зарёкся когда-либо вообще появляться в том районе. И только годы спустя, уже будучи пиратским капитаном, понял одну простую вещь. Эти презираемые им «нищие» отнюдь не были тупой «биомассой», каковой считал их его отец. Они прекрасно видели, что люди, подобные Волкову-старшему, бессовестно их обкрадывают. И, не имея возможности этому помешать, пытались вернуть хоть немного украденного у них, растаскивая для своих нужд покосившийся забор. Всё равно ведь из ЖЭКа не придут чинить ни забор, ни лестницу. И никому ни до чего нет дела. А раздражение, накопившееся за годы «демократического счастья», люди сбрасывали кто в водку, кто на свои же семьи, кто в ссоры с соседями… Нервный женский взвизг и ругательства заставили Влада вернуться на грешную землю. Ну, вот, пожалуйста: две кумушки не поделили верёвку, на которой собрались просушить постиранные юбки. Если мужья или соседи не вмешаются, сейчас друг дружке в волосы вцепятся. И это на набережной Малекон, в некогда престижном районе!
«Хорошо, что я не потащил сюда Исабель, — подумал Влад, чувствуя себя премерзко — будто в чужом белье порылся. — А ведь напрашивалась: она здесь родилась. Но я как чувствовал: не стоит ей сюда ехать. И оказался прав. Люди здесь нервные, злые, голодные. Взрыв неминуем, кто бы ни сменил Фуэнтеса. И даже если он останется, всё равно тут будет жарко. Лучше Исабель и малышам быть как можно дальше отсюда. По крайней мере, пока».
25
Virjen de los Remedios — дословный перевод с испанского «Святая Дева Утешение», образ, привезенный из Испании. Мексиканцы прозывали её «Конкистадорой» — завоевательницей — за то, что она являлась покровительницей конкистадоров и сторонников испанской короны.