Мысленному взору Леона представились прелестные и лишенные моральных предрассудков дамы, которые делали столь приятной его жизнь в течение нескольких последних лет. Балы и банкеты, охоты и спектакли… Он не мог бы в точности определить, когда именно все это начало ему надоедать, но еще до получения известий о вдовстве Элизы он знал, что покинет двор. Раболепное прислужничество дворян, взыскующих королевских милостей, вызывало у него отвращение. Будучи любимцем Людовика, он был буквально осаждаем блюдолизами, которые питали надежду на его посредничество в достижении своих целей. Его пытались подкупать деньгами и, мало того, не видели ничего зазорного в том, чтобы жены оказывали ему любовные услуги в качестве платы за доброе слово королю Людовику. Но дамы были не менее отвратительны, чем их мужья.
Леон отвергал их с тем же пренебрежением, с каким отвергал денежные подачки. Чем, кстати, нажил себе немало врагов.
Однако Леон мог за себя не бояться. Он находился в Версале по личному распоряжению Людовика, поскольку этот монарх умел проницательно и мудро судить о людях. Лев Лангедока не был сикофантом, то есть платным шпионом при короле. Он получил свое прозвище на полях битвы, и даже Лувуа, государственный секретарь по военным делам, ценил его мнение. Людовик разрешил ему уехать в Шатонне, дабы вступить в брак, а после этого велел немедленно вернуться ко двору вместе с супругой.
Леон не имел намерения выполнять повеление короля. Он был уверен, что, как только покинет Версаль, Людовик о нем и думать забудет, окруженный, как обычно, целой толпой жаждущих попасть в фавор. А он, Лев Лангедока, удалится во всеми забытое Шатонне и станет жить так, как ему нравится, сам себе хозяин, не обязанный подчиняться ничьей воле, даже воле самого могущественного короля в христианском мире.
Он ни слова не сказал обо всем этом Мариетте, даже не бросил ей отрывистого «нет» в ответ на ее вопрос и продолжил путь, гадая про себя, успеет ли добраться в Шатонне до наступления ночи. Всего через несколько часов Элиза упадет к нему в объятия. Кончатся шесть долгих лет ожидания…
— Правда ли, что мадам де Монтеспан сменила Лавальер в сердце короля?
Леон нахмурился:
— Что вам, собственно, известно о Лавальер или мадам де Монтеспан?
Мариетта обрадовалась возможности показать свою осведомленность:
— Новости о возлюбленных короля доходят и в деревенскую глушь.
— Только не в такую, как Эвре, — огрызнулся Леон, осадив своего коня и одновременно ухватив за поводья коня Мариетты. — Имя мадам де Монтеспан пока неизвестно за пределами королевского двора. Кто рассказал вам о ней?
Мариетта начала сожалеть о своих неосторожных словах. Когда Леон злился, лицо его становилось угрожающим, и это ее пугало.
— Я не помню, — поспешила оправдаться она. — Наверное, это просто сплетни.
— Не держите меня за дурака! — Он так сжал ее руку, что Мариетта вскрикнула от боли. — Откуда вы знаете о событиях при дворе?
Возникшее было у Мариетты доброе расположение к Леону мгновенно испарилось.
— Я уже говорила вам об этом, но вы не поверили мне! Я вовсе не простая крестьянская девушка. Я из рода Рикарди!
— И представители этого рода бывают при дворе? — с издевкой спросил Леон, задержав взгляд на ее изорванном платье.
Мариетта охотно влепила бы ему пощечину, но Леон продолжал удерживать ее руку, и хватка сделалась только крепче, а другой рукой сама она цеплялась за поводья.
— Нет! — выкрикнула Мариетта. — Это двор бывает у Рикарди!
Леон рассмеялся — совсем невесело, со словами:
— Вы имеете в виду того, кто охотится за вами?
— Его и других!
Леон отпустил ее запястье.
— Если они так поступали, то уж не с добрыми намерениями!
— Ни один из всех, — согласилась Мариетта, глаза у нее горели. — Но моя бабушка никогда и никому не дала ничего такого, что могло принести вред.
— И вы ожидаете, что я поверю, будто знатные придворные короля Людовика приезжали в Эвре? — спросил он с презрительной усмешкой.
— При чем тут Эвре? Я говорю о Париже. Мы жили у моста Пон-Неф, неподалеку от улицы Борегар.
Леон резко сдвинул брови. Он слышал о женщине с улицы Борегар, прорицательнице, к которой обращался чуть не весь Париж. Это не бабушка Мариетты, ибо Ла Вуазен была еще не старой женщиной. Она хотела уехать к себе на родину, но была убита во время такой попытки. И не Мариетта, она слишком молода. Леон инстинктивно понимал, что Мариетта не способна творить зло, которое было связано с именем Ла Вуазен. Но если Мариетта и ее бабушка в самом, деле жили по соседству с улицей Борегар, то вполне объяснимо, почему с губ Мариетты так легко слетают имена любовниц короля.