Разговоры возобновились, звякнули чаши, зазвенел смех. Ксантипп чуть повернул плечо, закрываясь от двух молодых людей, и, наклонив голову, продолжил прерванный разговор. Кимон замер на мгновение, словно от оскорбления. Он хотел сказать что-то еще, но развернулся и ушел.
Перикл остался с Фетидой. Он принял кубок вина от прислужника и опустошил его до дна. Фетида посмотрела на него с молчаливым вопросом в глазах, и он отвел ее подальше, чтобы их не услышал отец.
– Какой суровый, – сказала она.
– Он не был таким… – возразил Перикл, задетый ее словами. – Ты не знала его другим. Я был ребенком, когда его изгнали из Афин. Слабый человек затаил бы обиду и смотрел бы на все со стороны. Но он забыл гордость и, когда его позвали, вернулся, потому что никто другой не мог взять на себя командование флотом.
– Для тебя он герой.
Теперь она стояла ближе к нему, и он чувствовал запах роз, как будто жар ее тела усиливал аромат. Интересно, где она нашла розовое масло за то короткое время, что прошло после их высадки на Делос?
– Он великий человек, независимо от того, что я думаю. И не важно, что он думает обо мне.
Фетида погрузилась в размышления, и между бровями у нее появилась морщинка. Заговорив, женщина оборвала себя на полуслове.
– В чем дело? – нахмурился Перикл.
Фетида вздохнула:
– Мужчина, которого я называла мужем… приходил ко мне со всеми своими горестями и беспокойствами, и мы обсуждали их вдвоем, ночью, в тишине. Старая привычка. Я едва не стала обсуждать твои проблемы с тобой. Извини.
– Так он не был твоим мужем по-настоящему?
Она покачала головой:
– Он похитил меня. Я была глупой девчонкой и, пока мой отец торговал, собирала ракушки на берегу. Гиппоник поймал меня, как рыбку в сеть. Потом был какой-то обряд, и я назвала его мужем. В нем еще оставалось немножко доброты.
Мысли ее, похоже, обратились в прошлое, и Перикл спросил себя, была бы она так интересна ему, не будь так привлекательна. Проклятие мужчин – видеть в красоте нечто большее, чем она есть. Если ее похитили девчонкой, понимала ли она вообще, что случилось.
– Ты жалеешь, что он мертв… – предположил Перикл.
Фетида горько усмехнулась:
– Он был моей защитой на острове. Я научилась угождать ему, чтобы он меня не бил. Понимаешь? Нет, конечно, ты не понимаешь. Если бы я не принадлежала ему, нашлась бы дюжина других мужчин, которые брали бы меня силой. С ним мне было безопаснее, вот и все. Теперь я понимаю, что его больше нет. Знала бы, что ты возьмешь меня на борт, наверное, не стала бы убегать.
Ее слова напомнили Периклу об Аттикосе. Вот у кого кровь кипела от злости. И доброты в нем было, возможно, меньше, чем в том, кого Фетида называла мужем. Кимон тоже мог быть безжалостным, о чем она, похоже, забыла. Но чутье ее не подвело – она правильно сделала, что убежала.
Кимон, вернувшись и увидев их вместе, криво усмехнулся. Его сопровождал храмовый прислужник, мальчик со свечой.
– Похоже, нам здесь определили какой-то закуток. Один на троих. Больше ничего подходящего нет. Я лягу на полу. Идемте. Не знаю, что там задумал твой отец, но начнется это рано утром.
Перикл, последовав за Кимоном и Фетидой, внезапно остро осознал, что ему придется провести с ней ночь в темной комнатушке. Сможет ли он вообще уснуть?
Он проснулся в темноте и не сразу понял, почему лежит на тюфяке, а не на качающейся палубе, завернувшись в плащ. После нескольких проведенных в море недель комната тоже как будто покачивалась. Перикл моргнул и замер, прислушиваясь к тихим ритмичным звукам, разбудившим его. Поняв их природу, он стиснул зубы, сдерживая злость и возмущение, чтобы не поддаться гневу и не вскочить. Единственное маленькое окошко находилось высоко, почти под потолком, но звездного света вполне хватало, чтобы разглядеть движущиеся под одеялом фигуры. Ревность пронзила Перикла насквозь. Тихо-тихо, как только мог, он повернулся лицом к стене, злясь на них обоих и на самого себя. Прошло немало времени, прежде чем тишину нарушил приглушенный вскрик. Потом они затихли, а он так и не смог больше уснуть.
9
Когда Перикл открыл глаза, комната была пуста. Он выругался, испугавшись, что опоздал. Облегчившись в высокий горшок, собрался выходить, но услышал шаги. Дверь открылась, и Фетида, придержав ее ногой, внесла чашу с горячей водой.
– Сядь. Время еще есть.
К себе она прижимала пузырек с маслом, в зубах держала бритвенный нож. Поставив чашу на приставной столик, Фетида жестом указала на табурет. В этот момент в комнату, вытирая лицо и шею тряпицей, вошел Кимон. Выглядел он посвежевшим и жизнерадостным. Оба – и она, и он – делали вид, будто ничего не случилось и все осталось как было.