Я не влюблялся в консьержку, но в ту пору ночами чувствовал себя очень одиноко, и, когда она впервые поднялась по лестнице, открыла дверь, в которой торчал ключ, и проскрипела ступеньками на чердак, где возле окна с очаровательным видом на Монпарнасское кладбище стояла моя кровать, а затем сняла войлочные туфли, легла рядом и спросила, люблю ли я ее, я преданно ответил: «Естественно!»
— Я знала. — Она вздохнула. — Я так давно это знала.
Разделась она быстро, и я посмотрел на залитое лунным светом кладбище.
Она была чистенькой и худенькой, возможно, от недоедания, и мы оба отдали должное виду из окна, хотя едва ли что могли там увидеть. Но кладбище как-то не выходило у меня из головы, когда она сказала, что последний жилец уже пришел, и мы легли. А еще она сказала, что не смогла бы по-настоящему полюбить кавалериста из Garde republicaine. Я ответил, что мсье мне очень симпатичен, un brave homme et tres gentil [37], и, должно быть, здорово смотрится верхом на лошади. На что услышал от нее, что она не лошадь и к тому же с ним было много хлопот.
Итак, я вспоминал Париж, пока они говорили о Лондоне, и думал, что все мы взрослели по-разному, и это счастье, что нам удается ладить друг с другом, и я хотел бы, чтобы Пи-эн-джи не было одиноко по ночам, и что мне дьявольски повезло с женой, моей красоткой Мэри, и что я исправлюсь и постараюсь быть действительно хорошим мужем.
— Ты сегодня ужасно молчалив, генерал, — заметил Пи-эн-джи. — Мы нагоняем на тебя тоску?
— С молодыми мне не бывает скучно. Я обожаю их беззаботную болтовню. Под нее забываешь, что ты стар и никому не нужен.
— Вот это херь! — воскликнул Пи-эн-джи. — О чем это ты думал с таким глубокомысленным видом? Размышлял о вечном или волновался о завтрашнем дне?
— Когда я начну волноваться о том, что может принести завтрашний день, в моей палатке всю ночь будет гореть свет.
— Снова херь, генерал, — покачал головой Пи-эн-джи.
— Не нужно грубых слов, Пи-эн-джи, — улыбнулась Мэри. — Мой муж — деликатный и легко ранимый человек. Они вызывают у него отвращение.
— Рад, что хоть это вызывает у него отвращение, — ответил Пи-эн-джи. — Есть, значит, положительная черта в его характере.
— Он тщательно скрывает ее. О чем ты думал, дорогой?
— О кавалеристе из Garde republicaine.
— Видите, — Пи-эн-джи посмотрел на Мэри, — я всегда говорил: есть в нем нечто возвышенное. И проявляется весьма неожиданно. Что-то от Пруста. Скажите, этот кавалерист был очень привлекателен? Я стараюсь не ограничивать себя условностями.
— Папа и Пруст жили в одной гостинице, — вставила мисс Мэри. — Но Папа почему-то утверждает, что в разное время.
— Бог его знает, как оно было на самом деле, — пожал плечами Пи-эн-джи.
Этим вечером он был вполне счастлив и раскован, и Мэри с ее восхитительной способностью все забывать тоже выглядела счастливой и беззаботной. Никто из моих знакомых не умел забывать так очаровательно и абсолютно. Вечером она могла неожиданно поссориться со мной, но к концу недели совершенно искренне и полностью забыть об этом. Она обладала избирательной памятью, которая, правда, не всегда срабатывала в ее пользу. Память прощала ее, а заодно и меня. Необычная мне досталась девушка, и я очень ее любил. На тот момент я находил у нее только два недостатка: слишком она низенькая для честной охоты на львов и сердце у нее для убийцы слишком доброе. Именно поэтому, решил я, она либо вздрагивала, либо излишне резко нажимала на спусковой крючок, стреляя в животное. Мне это нравилось, и я никогда не злился. Зато злилась она: умом понимала, почему мы убивали, и позднее даже вошла во вкус, но сначала-то думала, что никогда не поднимет руку на таких прекрасных животных, как импала, а будет убивать лишь отвратительных и опасных тварей. За шесть месяцев каждодневной охоты она полюбила это занятие, постыдное по сути, но достойное, если заниматься им честно, и все же врожденная доброта Мэри подсознательно сбивала ей прицел. За это я любил ее, как никогда не полюбил бы женщину, которая могла работать на скотном дворе при бойне, умерщвлять заболевших кошек и собак или лошадей, сломавших ногу на скачках.
— Как звали жандарма? — спросил Пи-эн-джи. — Альбертин?
— Нет. Мсье.
— Он дурит нам голову, мисс Мэри, — подвел итог Пи-эн-джи.
Они вернулись к разговору о Лондоне. Вот я начал думать о
Лондоне, и город больше не казался мне неприятным, разве что уж очень шумным и ненормальным. Я понял, что совершенно не знаю Лондона, и снова вернулся мыслями к Парижу, вспоминая все более мелкие подробности пребывания там. Если смотреть в корень, я, равно как и Пи-эн-джи, тревожился из-за льва мисс Мэри, просто мы по-разному старались отвлечься. В действительности все, когда случалось, происходило на удивление легко. Но эта история со львом мисс Мэри очень уж затянулась, и мне хотелось покончить с ним раз и навсегда.
Ночью я несколько раз слышал рев льва. Наконец заснул, и чуть ли не сразу Мвенди дернул одеяло у изножия моей койки.
— Chay, бвана.
Снаружи стояла кромешная тьма, но кто-то разводил костер. Я разбудил Мэри и предложил ей чаю. Она неважно себя чувствовала. Ее мучили рези в животе.
— Если хочешь, мы все отменим, дорогая.
— Нет. Мне так скверно. Может, после чая станет получше.
— Давай останемся в лагере. А лев пусть отдохнет еще денек.
— Нет. Я хочу ехать. Позволь мне попробовать взять себя в руки и быть молодцом.
Я вышел, умылся холодной водой из кувшина, протер глаза борным спиртом, оделся и сел у костра. Пи-эн-джи брился возле своей палатки. Закончив, оделся и подошел ко мне.
— Мэри совсем худо.
— Бедняжка.
— Она все равно хочет ехать.
— Понятно.
— Как спалось?
— Хорошо. А тебе?
— Очень хорошо. Что, по-твоему, он делал ночью?
— По-моему, просто прогуливался. И рычал.
— Да, порычать он любит. Выпьем на пару бутылочку пивка?
— Хуже не будет.
Я взял бутылку, два стакана, и мы сели, дожидаясь Мэри. Она вышла из палатки, спустилась по тропинке к отхожему месту, вернулась и тут же пошла обратно.
— Как самочувствие, дорогая? — спросил я, когда она подошла к костру с чашкой чая в руке.
Чейро и Нгуи забирали из палаток и переносили в джип оружие, бинокли, подсумки с патронами.
— Я совершенно разбита. Есть у нас какое-нибудь лекарство?
— Да. Но после него в голове у тебя будет сплошной туман...
В животе у нее бурлило, и я видел, что начался новый приступ.
— Дорогая, отменим сегодня охоту, оставим его в покое. Так будет даже лучше. Ты подлечишься. Пи-эн-джи все равно может остаться с нами еще на пару дней.
Пи-эн-джи помахал рукой, ладонью вниз, показывая, что не может. Но Мэри ничего не заметила.