Сели за овальный раздвижной стол, накрытый празднично, тестю налили коньяку, Никите Ваганову — водки, женщинам достались остатки сухого вина (забыли пополнить запасы) и замолчали, не зная, как обычно, с чего надо «пономарить»…. Это слово Никита Ваганов ненавидит. Пономарить! О, сколько еще пономарства в нашем обществе, в нашей жизни, в нашем быту и образе мыслей! Мы пономарим как приговоренные к пономарству, мы пономарим без нужды и необходимости, мы пономарим с такой радостью, словно в пономарстве наше спасение и наше будущее. Сам пономарь, Никита Ваганов заявлял громко: «Ненавижу пономарей и пономарство!» Впрочем, вы еще не раз услышите от него признания в своих винах и преступлениях, хотя Никита Ваганов исповедуется не для прощения, не для очистки совести и даже — это главное — не для читателей. Он исповедуется самому себе. Он журналист, и ему присуще свойство уметь до конца обнажать мысли только на бумаге. На бумаге он лучше мыслит, и на бумаге он — умнее, поймите это, пожалуйста!..
— Успеха Никите! — сказал тесть со своей мягкой славной улыбкой и поднял руку.
Тесть прекрасный человек, работник и руководитель; он великолепно знает дело, понимает людей, умеет работать с людьми; он не подхалим и не блюдолиз, он всегда считал нужным и возможным отстаивать свою точку зрения, какой бы криминальной она ни была в понимании вышестоящего начальства. Никита Ваганов с тестем сошлись на том, что люто ненавидели директора комбината Арсентия Васильевича Пермитина — эту глыбу мяса, с лицом, изборожденным синими полосами. Пермитин — бывший шахтер, его завалило в шахте — он тогда был начальником участка, — его откопали, на руках вынесли на поверхность, и, может быть, с этой минуты и началось его возвышение. В лесной промышленности области Арсентий Васильевич Пермитин — ни уха ни рыла, но у него зычная глотка и начальственные замашки. «Как шахтер, как бывший рабочий, как забойщик я вам говорю: сполняйте мой приказ и — кровь с носу!» Ребята-газетчики, естественно, прозвали его «Сполняйте».
— Спасибо! — сказал Никита Ваганов.
— Спасибо, папуль! — сказала Ника.
В доме тестя Никита Ваганов все-таки оставался чужим. Утром раньше всех уходил на работу, возвращался под завязку, в общение не вступал, а так себе: «Доброе утро! Спокойной ночи! Простите, Софья Ибрагимовна, я нагрязнил в прихожей!» Наверное, поэтому разговор за овальным столом не клеился, и нужен был непременно оратор или весельчак. В роли последнего Никита Ваганов мог выступить с огромным успехом, но не хотел: все-таки не чужими людьми были эти трое, сидящие за овальным столом. Шутом гороховым он работал во враждебной среде — это закон, это норма поведения, построенная на голом расчете. Храни бог вас подумать, что Никита Ваганов мог работать шута перед нужным начальством. Оно, нужное начальство, составляло исключение из всего человечества, хотя бы потому, что он всегда представал перед ним серьезным. Нахмуренное чело, усталый изгиб губ, сутулая спина якобы от вечного сидения за машинкой. И заметная дерзость, дерзость человека занятого, обремененного черт знает чем, — вот что видело перед собой нужное начальство. Жизнь серьезна, какие могут быть шуточки, граждане высшее начальство!
Сама Судьба дернула Никиту Ваганова за язык, когда он спросил:
— Вы довольны поездкой в Черногорск, Габриэль Матвеевич? Действительно есть что посмотреть?
В гостипой горело пять разных источников света, гостиная походила на бальный зал, гостиная ждала действа, пышного фейерверка. Наверное, поэтому и произошло то, что когда-то непременно должно было случиться в жизни Никиты Ваганова, но случилось много раньше положенного времени. Прожевав кусок невкусной высохшей осетрины, Габриэль Матвеевич с удовольствием покрутил головой:
— Замечательная была поездка! — слишком громко для стола на четверых сказал он, и это значило, что его поездка в Черногорск была сверхзамечательной. — Я от нее ждал много, но, поверьте, Никита, был приятно поражен увиденным.
Тесть Никиты Ваганова говорил с легким акцентом, на бумаге невозможно передать этот акцент, например, он произнес «пов-э-рьте» так, что Е слышалось лишь смягченным Э. Одним словом, его акцент передать трудно.
Никита Ваганов давно слышал о черногорском первом секретаре обкома партии, человеке молодом, энергичном, образованном, поднимающем промышленность области буквально супертемпами. Да! Тогдашнего черногорского первого секретаря обкома партии можно было назвать молодым на фоне пожилых секретарей соседних областей. Ему было сорок восемь, он был тезкой Никиты Ваганова — бархатное совпадение — и этот Никита Петрович Одинцов — будущий шеф Никиты Ваганова на долгие-долгие годы его сравнительно короткой жизни.
— В области творятся чудеса! — увлеченно сказал Габриэль Матвеевич. — Сплав леса в хлыстах, звенья по переработке порубочных остатков… Э, да что там говорить, дорогой Никита! Я увидел жизнь, а не Пермитина… — Он вздохнул. — Я, как мальчишка, влюбился в Одинцова. — Подумав, тесть добавил: — Он далеко пойдет. Запомните мои слова, Никита. Одинцов скоро уйдет на самые верхи.
Кто ищет, тот всегда найдет, кто ждет, тот дождется. Посмотрите, как терпеливо сидит над мышиной норкой ваша добрая домашняя кошка, поучитесь у нее терпению, и «мышь» — ваша! Никита Ваганов, пожалуй, с пятого класса сидел над норкой жизни, с малолетства был терпелив и уверен, всегда дожидался, когда появится его «мышь». На словах: «Никита Одинцов скоро уйдет на самые верхи!» — из норы выскочила на яркий свет белоснежная мышь. Цоп! Нет, до «цоп» еще далеко, еще очень далеко было до «цоп», но Никита Ваганов с трудом удержался, чтобы не встать из-за семейного стола и не помчаться немедленно в Черногорскую область, где первым секретарем был Никита Одинцов — человек разнообразно и по-настоящему крупный… Такой крупный, что вся дальнейшая жизнь Никиты Ваганова будет связана с ним, определяться им, направляться и курироваться в полном смысле этого слова. «Никита I» и «Никита II» станут всенародно известными и оба — поверьте! — искренне уважаемыми, заслуженно занимающими самое высокое положение в обществе. Их разъединит только одно — ранняя смерть Ваганова… Не пудрите мозги, не наводите тень на плетень вашими латинскими словечками — Никита Ваганов достаточно сильный человек для того, чтобы умереть с открытыми глазами! Он жить умел, он и умереть сможет. Говорю же вам, не пудрите мозги! Никита Ваганов все знает, хотя ничему и никому не верит; меньше всех наук он верит медицине. Хотите знать, во что он, Никита Ваганов, верит? Ни во что, кроме себя самого! Он не верит ни в бога, ни в черта, ни в любовь, ни в ненависть; он ни во что не верит, кроме себя, — запомните, возьмите это себе на вооружение, сделайте поправочный коэффициент к каждому слову его записок. Буквально через несколько страниц вы прочтете, что Никита Ваганов уверовал в Никиту Петровича Одинцова, — этому тоже не верьте! Он поверил не в него, а в себя, зная, что вместе с нпм-то дождется, когда белоснежная мышь выскочит на яркий свет из темной норы. В себя он верил и верит — возьмите это за ключ к пониманию Никиты Борисовича Ваганова, возьмите, пожалуйста, иначе не читайте написанное. Бросайте читать, если вы этого не поймете. Эти записки не для ограниченных людей…
— А что в нем такого, необыкновенного, в Одинцове? — сдерживая волнение, спросил Никита Ваганов. — В чудеса не верю.
Тесть ответил:
— Он понял научно-техническую революцию. Этого мало?
Этого было предостаточно. Слыть человеком компетентным в вопросах промышленности — трудно в середине XX века, когда все та же научно-техническая революция заставляет уйму людей достигать высшей степени некомпетентности.
— Я бы на вашем месте, Никита, не мешкая полетел в Черногорск, — сказал тесть. — Материал для любой газеты завидный… В конце концов просто интересно и поучительно… Соня, я допью рюмку. Не каждый день мы сумерничаем…