В младших классах мальчишки как-то попытались скормить мне волчьи ягоды, но я знала, что они ядовиты. Жаловаться учителю я не стала, зато еще некоторое время носила с собой в носовом платке несколько ягод, планируя подмешать в брусничный мусс этим мерзавцам.
Из крепости открывался обзор во все стороны. На юге до самого моря расстилалась равнина. Внизу, в деревне, по-прежнему не было никакого движения, за исключением дворняги, несущей в зубах подозрительного вида кусок мяса. Странным казалось говорить с Давидом по-английски, но это было наиболее разумным. Раньше нашим общим языком являлся шведский, и лишь после исчезновения Давида я узнала, что он также немного владеет финским. Несмотря на все, что нас связывало, Давид хранил от меня немало секретов. Испанский язык он освоил легко, его итальянский сейчас тоже казался свободным. Возможно, для него знание языков было своеобразной страховкой в мире, где постоянно можешь оказаться застигнутым врасплох.
Мы разыгрывали знакомство. Я старалась рассказывать о себе со всей возможной правдоподобностью: живу в Хельсинки, снимаю жилье у тетушки Воутилайнен и работаю в службе безопасности аэропорта Хельсинки-Вантаа. Не замужем, нет ни детей, ни домашних питомцев. Давид во время нашей беседы придерживался придуманной легенды: он сын итальянца и финской шведки, бо́льшую часть жизни прожил в Швеции, а после получения небольшого наследства уехал в Тоскану осуществить заветную мечту своей жизни — написать роман. Даниэль Ланотте рассказывал об этом, немного смущаясь.
— Боюсь, это звучит немного банально. Можно подумать, работа над книгой будет продвигаться здесь легче, чем в Соллентуне или Смоланде. Но пейзажи здесь, конечно, вне всякого сравнения. Не хотите взглянуть, какой вид открывается из окна моей рабочей каморки? Я мог бы предложить вам также чашечку кофе. Эспрессо подойдет?
Давид ловко подвел разговор к этой традиционной реплике, позволяющей продолжить знакомство в более интимной обстановке. Все выглядело так, словно местный волокита охмуряет заезжую блондинку. Я согласилась. Квартира Давида была всего в нескольких десятках метров от замка, вниз по склону. Оттуда открывался потрясающий вид. Беспрепятственный обзор к тому же позволял Давиду контролировать идущий с юга и востока транспорт.
Когда мы вошли в дом, Давид спросил меня, говорю ли я по-шведски. Я кивнула, и он перешел на шведский.
— Тут должно быть безопасно. Я проверяю квартиру каждый день и пока еще не находил подслушивающих устройств. Однако, думаю, говорить по-шведски не так рискованно, как по-английски. Его понимает гораздо меньше людей. Не слышал, чтобы кто-нибудь в этом поселке говорил по-шведски, а в Роккастраде слышал шведскую речь всего раз и быстро перешел на другую сторону улицы. В Сан-Антимо мне встретилась группа туристов из Сконе, южной провинции Швеции, но это были безобидные пенсионеры.
— Ты же знаешь, что нет безобидных компаний. Группа пенсионеров — отличное прикрытие для врага. Но почему ты боишься шведов? Подозреваешь, что именно они идут по твоему следу? Почему?
Давид подошел ближе. За все это время он еще ни разу не притронулся ко мне, а я к нему. В Киле, едва попав в каюту яхты, мы уже были в объятиях друг друга. А сейчас между нами чувствовалась некая стена — прозрачная, но тем не менее непреодолимая.
— Я не знаю, кто мне угрожает, поэтому не могу ничего тебе ответить. Возможно, за этим стоит кто-то из наследничков Васильева, разозленный тем, что радиоактивный изотоп стронций-девяносто угодил в чужие руки. Возможно, Иван Гезолиан, который передал это вещество Васильеву. Может, они ищут изотоп, а вовсе не меня.
Давид не рассказывал мне о судьбе изотопа. Когда в начале прошлой зимы я услышала, что мой друг остался в живых, ничто иное меня не волновало. Лишь после возвращения из Испании я заметила, что Давид многое от меня скрыл. С тех пор прошел год, а обстоятельства так и не прояснились.
— Ты просто должна доверять мне. Давай не будем портить эти короткие мгновения, когда мы вместе. Здесь я временно в безопасности, ты тоже.
Давид притянул меня к себе, и я позволила это, вновь забыв здравый смысл и осторожность. Мне вдруг стало все равно. Усы и борода щекотали, жесткие черные волосы казались на ощупь чужими, но его объятия были такими же, как и прежде, поцелуи знакомо требовательными, хотелось прижаться к его теплому похудевшему телу и никуда не уходить.
Шли беззаботные дни первой половины апреля. Фруктовые деревья стояли в цвету, все вокруг зеленело. Временами солнце припекало так, что можно было прогуливаться в футболках. А на вершине Монте-Амиаты еще лежал снег, позволяя покататься на лыжах.