Я хотел ответить ему, но он внезапно знаком попросил меня ничего не говорить. Затем так же молча предложил мне взглянуть вверх, куда указывал его палец.
В нескольких шагах от веранды, над ветвями акации изящно колыхалась продолговатая голова с плоской наивной мордашкой в светло-коричневых пятнах, с очень правильными маленькими треугольниками-ушками и длинными, густыми, чувственными, бархатисто-черными ресницами восточной красавицы. Это юная жирафа деликатно и грациозно искала себе пищу между колючек. Потом сзади нее возникла еще одна голова, гораздо более крупная.
– Мать, – выдохнул Буллит.
Эта голова медленно, как на стебельке, покачивалась на невероятно длинной переливчатой шее. Она обследовала вершину дерева, находившегося рядом с молодой жирафой, и ее голова, точно такая же – с пятнистой мордочкой, острыми ушами и огромными, будто покрытыми толстым слоем туши ресницами – нависла над первой головой. Восхищенный, я не мог оторвать глаз от этого трогательного двуглавого чуда-юда.
Совмещенные головы едва заметно передвигались от ветки к ветке и в конце концов исчезли.
– Видите, какие здесь доверчивые животные, доверчивые и счастливые, – произнес Буллит. – Это при том, что жирафы считаются одними из самых пугливых. А приходят прямо к хижинам.
Буллит подпер подбородок кулаком, отчего кулак показался мне еще огромнее, а подбородок – еще квадратнее. Выпитый только что алкоголь увеличил количество красных прожилок у него в глазах и сделал их более отчетливыми. И тем не менее на грубой рыжей морде витали светлая радость и робкая надежда на то, что сбудутся все добрые пожелания. Зрелище почти невероятное.
– Чудноватая рожа для бонны диких животных, не так ли? – спросил мой собеседник.
– В самом деле, – сказал я. – Когда в Найроби вспоминают о великом Булле Буллите, то все предстает в несколько ином свете.
– Булл Буллит, а? – протянул хозяин Королевского заповедника.
Его подбородок вжался еще сильнее в кулак. И лицо стало более замкнутым.
– Булл Буллит, – повторил он. – Давно уже не слышал я этого прозвища [1].
– Хотя вам оно в самый раз, – сказал я.
Мой собеседник медленно поднял свою широкую красную голову.
– О! Я знаю, – сказал он. – И, надо сказать, я сделал все, что от меня зависело, чтобы прославить его… Булл Буллит – браконьер, добытчик бивней слонов и рогов носорогов, Булл Буллит – профессиональный охотник, наемное ружье, истребитель крупной дичи в целых провинциях.
Я сказал:
– Такая уж сложилась о вас в Восточной Африке легенда.
– Точнее, сущая правда.
Он рывком встал, сделал один шаг и сразу оказался на краю веранды, сжал обеими руками перила. От этого прикосновения его пальцев перила задрожали и застонали.
– А что мне еще оставалось делать? – спросил Буллит.
Он обращался даже не столько ко мне, сколько к поляне, к водопою, к неподвижному, мертвенно-бледному массиву Килиманджаро, застывшему под неподвижным, мертвенно-бледным небом.
Он вернулся, сел к столу и сказал:
– Чтобы у меня было настроение учиться грамоте, мне подарили карабин. Мне не было еще и десяти лет, когда отец начал брать меня с собой в сафари. Боже мой, сколько же я выслушал историй про охоту и знаменитых стрелков: под них я засыпал, под них я ел, я ими просто объедался. Я научился выслеживать зверей, как настоящий африканец, всаживать пулю хоть между глаз, хоть в уязвимое место под плечом, прямо в сердце. А потом, когда я захотел сделать из карабина свою профессию, мой отец вдруг пришел в бешенство. Он распорядился, понимаете, распорядился, чтобы я отправился в пансионат в Англию.
До этого Буллит обращался в основном к самому себе. А тут он призвал меня в свидетели.
– Вы такое можете себе представить, а? Общая спальная комната, столовая, классы, занятия вместо лесных костров, солнца над бруссой, диких зверей… Мне оставалось только принять решение, и я его принял. Я ушел из дома, захватив карабин и патроны, чтобы зарабатывать с их помощью на жизнь. И я зарабатывал, я жил, причем совсем даже неплохо.
В голосе Буллита, когда он произносил эти последние слова, появилась какая-то глухая печаль. Он замолчал, а на лице у него задержалось мечтательное, снисходительное и недоверчивое выражение, как у старика, – но ведь Буллиту не было еще и сорока лет, – который вспоминает так, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим, радости и безумства юных лет.
Мне было нетрудно мысленно сопровождать моего сурового собеседника в его путешествии в те времена. Его прошлое охотника и пирата бруссы было известно от побережья Индийского океана до великих африканских озер. В барах Найроби, отелях Уганды, на плантациях Танганьики и Киву то и дело находились люди, способные рассказать о Булле Буллите, каким он был в ту славную эпоху. Один рассказывал о его силе и выносливости, кто-нибудь другой – о его невероятном упорстве, третий – о его храбрости, четвертый – о его непогрешимом чутье и о том, как хорошо он стрелял. Причем у каждого находился в подтверждение сказанного по крайней мере один удивительный пример.