— И подумать только, — закончил Буллит, оживляясь, — если один из таких типов по глупости, по неловкости или просто из идиотского тщеславия нарушит правила заповедника и попадет в лапы благородного зверя, то я со своими рейнджерами обязан убить зверя!
— А что бы вы делали, — спросил я, — если бы это не было вашим долгом?
— У долга единственная хорошая сторона — он исключает всякие вопросы и колебания, — ответил Буллит.
Я хотел возразить, но внезапно он жестом призвал меня к молчанию. Затем предложил взглянуть вверх, куда указывал его палец.
В нескольких шагах от веранды, возвышаясь над ветвями акации и как бы подвешенная над ними, осторожно покачивалась вытянутая голова с наивной плоской мордой, усеянной табачно-желтыми пятнами, с маленькими треугольниками ушей и длинными, густыми черными ресницами над бархатными глазами томной гурии. Молодая жирафа осторожно и грациозно отыскивала себе пищу среди колючек. Позади нее появилась другая голова, гораздо крупнее.
— Это мама, — прошептал Буллит едва слышно.
Кроме ее головы мы видели только длинную шею с муаровыми разводами, которая медленно покачивалась, как стебель цветка. Мать принялась пощипывать листья на вершине дерева, как раз над юной жирафой, и получилось так, что над первой головой возникла вторая, точно такая же: пятнистая морда, острые ушки и огромные, словно накрашенные тушью ресницы. Затаив дыхание, я любовался этим двуголовым чудищем.
Головы медленно передвигались от ветки к ветке, все время одна над другой, и наконец исчезли.
— Вы видите, как здесь животные доверчивы, как они счастливы, — сказал Буллит. — А ведь жирафы — они из самых пугливых. И все же они подходят вплотную к хижинам.
Он опустил подбородок на кулак. Кулак казался еще огромнее, подбородок — еще квадратнее. Выпитый алкоголь умножил и оживил красные прожилки в его глазах. И все же эту грубую рыжую морду озаряла какая-то светлая радость и робкая надежда на осуществление доброй мечты. Я не верил своим глазам.
— Что, хороша морда для няньки диких животных? — спросил мой гость.
— Да, действительно, — отозвался я. — В Найроби мне говорили о великом Булле[3] Буллите совсем другое.
— Булл Буллит? — медленно переспросил хозяин заповедника.
Подбородок его еще тяжелее оперся на кулак, лицо стало замкнутым.
— Булл Буллит… — повторил он. — Давно не слышал я этого прозвища.
Однако оно вам подходит, — сказал я.
Мой гость медленно поднял тяжелую голову.
— О, я знаю, — сказал он. — И я сделал все возможное, чтобы его прославить. Булл Буллит — браконьер, охотник за бивнями слонов и рогами носорогов, Булл Буллит — профессионал, наемный стрелок, Булл Буллит — истребитель крупной дичи в целых провинциях…
— Такая легенда ходит о вас по всей Восточной Африке, — сказал я.
— И это правда.
Буллит резко встал, одним шагом достиг края веранды и обеими руками вцепился в барьер. Дерево застонало под его пальцами.
— А что я мог сделать? — спросил он.
Он обращался не столько ко мне, сколько к поляне, к водопою и к Килиманджаро, неподвижной и мертвенно-бледной под неподвижным, мервенно-бледным небом.
Буллит снова сел за стол и сказал:
— Чтобы я лучше учил азбуку, мне подарили карабин. Мне не было и десяти, когда отец взял меня с собой в сафари. Меня убаюкивали, меня пичкали, меня обкармливали, черт побери, охотничьими историями и рассказами о знаменитых стрелках. Меня научили выслеживать дичь не хуже африканцев и посылать пулю точно между глаз или прямо в сердце. А когда я захотел зарабатывать на жизнь карабином, отец вдруг взбесился. Он потребовал, да, именно потребовал, чтобы я отправился в Англию, в пансионат.
До сих пор Буллит словно разговаривал сам с собой, но теперь он призвал меня в свидетели:
— Вы можете себе это представить? Общая спальня, столовая, классы — и все это вместо лагерных костров, солнца над зарослями и свободных, диких зверей… Мне оставался один путь, и я его избрал. Я ушел из дома, с карабином и патронташем, зарабатывать себе на жизнь. И я зарабатывал. Вполне прилично.
Последние слова Буллит произнес печально и глухо. Он умолк, и на лице его было такое мечтательное, снисходительное и недоверчивое выражение, какое бывает у стариков, когда они вспоминают безумства и радости своей юности, словно это не они сами прожили такую жизнь. А ведь Буллиту не было и сорока!
Я без труда следил за воспоминаниями моего сурового гостя. Его прошлое, прошлое пирата саванн и разбойника джунглей, было известно от берегов Индийского океана до великих африканских озер. В барах Найроби, в отелях Уганды, на плантациях Танганьики или Кении всегда можно было найти людей, готовых порассказать о подвигах Булла Буллита в его героическую эпоху. Один прославлял его силу и выносливость, другой — его невероятное упорство, третий — его храбрость, четвертый — его безошибочное чутье и его руку, не знавшую промаха. И каждый в доказательство своих слов приводил удивительные примеры.