Звуки джунглей — потрескивание, стоны, посвист, шепот — обступили хижину таинственным ночным хором. Время от времени слышался жалобный вопль, или грозное рычание, или пронзительный призыв. А иногда в глубине далекой поляны проплывали огромные тени.
Я ждал, внутренне затаив дыхание. Зачем утомлять разум? Кто-нибудь придет и объяснит мне все ночные тайны, смысл моего присутствия в заповеднике и почему я не могу отсюда уехать.
Но я напрасно сидел на веранде до предутреннего часа, когда перила уже покрылись росой. Никто ко мне не пришел.
Часть вторая
I
Я с трудом открыл глаза. На сей раз меня разбудила не прелестная маленькая обезьянка, а мой шофер Бого.
— Завтрак, месье, — повторял он. — Завтрак.
— Завтрак? — переспросил я.
— Да, месье. Уже больше двенадцати.
— Я, наверное, поздно заснул.
В моем ответе прозвучали виноватые нотки. Тут уж я ничего не мог поделать. За многие недели я сам приучил Бого к точным маршрутам и твердому расписанию. Отъезды, прибытия, трапезы — все подчинялось строгим правилам. Я делал все возможное, чтобы каждое мгновение моего путешествия приносило мне максимум новых знаний и ощущений. Бого понял это и был целиком со мной согласен. И вот на тебе — вдруг я сам нарушил и ниспроверг мною же установленный — закон. Ему приходилось вытаскивать меня из постели, чтобы накормить!
Все мое тело затекло и ныло, словно меня избили. «Это, вероятно, потому, — подумал я, — что я почти всю ночь просидел, не двигаясь, на веранде». С трудом доплелся я до ванной. Однако ни горячая вода, ни холодная не вернули мне ни сил, ни бодрости духа, как обычно. Я был измучен морально. Все меня раздражало, и больше всего — я сам.
Опять консервы, — на какой же срок я к ним приговорен?
Занзибар… Я никогда туда не выберусь. Занзибар, райский остров в Индийском океане, весь пропитанный ароматом гвоздики.
И зачем я застрял в этом заповеднике? Ради чего отказался от последнего и наверняка самого прекрасного этапа своего путешествия?
Дикие животные?.. Если мне предложат повторить вчерашнюю прогулку под надзором рейнджера, я лучше останусь в своей хижине, где, по крайней мере, нет зноя и пыли, и буду попивать себе виски. Благо, по моим указаниям Бого привез мне из Лантокито целый ящик.
Ящик! Но почему целый ящик? Для кого? Для Буллита? Он меня презирает и дал ясно это понять. Что до Сибиллы, то после того, как я стал свидетелем ее истерики, она меня и видеть не захочет, это же ясно. А неприязнь Патриции, должно быть, обратилась в непримиримую жгучую ненависть.
У всех у них наверняка было только одно желание: чтобы я поскорее убрался отсюда как можно дальше. А я вместо этого застрял и даже начал обживаться.
С каждой минутой я все сильнее проклинал свое решение задержаться в заповеднике. Но в то же время, как и в первое мгновение, когда это решение было принято, я отказывался признать его истинную причину: стыд за самого себя.
С трудом закончил я завтрак: еда была отвратительной, пиво — теплым.
— Какие будут приказания, месье? — спросил меня Бого.
— Пока никаких, — ответил я, стараясь успокоиться. — Иди отдыхай.
С порога моей комнаты зажурчал тонкий детский голосок:
— Нет, нет, пусть останется! Он вам сейчас будет нужен.
Это была Патриция. Разумеется, ни один звук не предупредил меня о ее приближении. Она снова была в сером комбинезончике. Но в ее поведении сохранилось что-то от заученной скромности и благовоспитанности, которые она демонстрировала вчера за чайным столом. На плече у нее сидел маленький Николас. Ее сопровождала Цимбеллина.
— Отец передал вашу телеграмму в Найроби, — сказала Патриция. — Мама приглашает вас на обед сегодня вечером. Они были довольны, что вы не уедете из заповедника.
Патриция тщательно выговаривала и подчеркивала каждое слово. И взгляд ее требовал в ответ такой же церемонной вежливости.
— Весьма признателен твоим родителям, — сказал я. — То, что ты сообщила, меня очень радует.