Котенок. Большая кошка. Совсем молодой львенок. Юный хищник. Настоящий лев, но еще не до конца сформировавшийся. И наконец, Кинг, каким я его увидел несколько часов назад.
— Неужели для всего этого понадобился только год? — спросил я, сравнивая даты на обороте снимков, написанные крупным почерком Буллита.
— Да, представьте, — ответил он. — Это зверье растет куда быстрее нас. Но чувства не меняются. Вот, смотрите сами!
Замедленный фильм продолжался, но с каждым новым кадром в него становилось все труднее верить.
Огромный лев в «лендровере» рядом с Буллитом или за столом — между ним и Патрицией.
Ужасный хищник, разрывающий кибоко, которым его наказали. (Но при этом он даже не рыкнул на хозяина!)
Кинг играет с рейнджерами.
Кинг лижет руки Сибиллы.
Я повторял, как автомат:
— Невероятно… Невероятно… Невероятно…
— Почему же? — сказал наконец Буллит слегка раздраженно. — У нас на ферме, когда я был маленьким, тоже был львенок, его нашли, как Кинга. Пять лет он жил с нами и ни разу не тронул ни одного человека, белого или черного, и ни одно животное. Потом отца перевели в город, и, прежде чем отпустить нашего льва на свободу, в заросли, пришлось научить его охотиться и убивать.
— А что это? — спрашивал я. — Что здесь?
На фотографии, которую я держал в руках, Кинг лежал на поляне вместе с другими львами.
— Я его застал однажды во время объезда, — сказал Буллит. — Он играл со своими приятелями. С ними это частенько бывает.
— Но он всегда возвращается, — вставила Патриция из кресла, где сидела вместе с матерью. Голос ее был очень жестким.
Буллит небрежно сгреб фотографии и сунул их в конверт.
— Пожалуй, пора уделить внимание дамам, — сказал он.
Сибилла расспрашивала меня о Париже, о Лондоне, о новых книгах и спектаклях, о последних модах, празднествах и концертах… Время от времени она вздыхала. Тогда Патриция прижималась к ней, и Сибилла нежно погладила ее круглую стриженую головку. И каждый раз плоская тень на задернутых шторах повторяла этот ее жест.
Буллит смотрел на жену, на дочь и с наслаждением затягивался черной сигарой.
IV
Когда я вернулся от Буллитов к себе в хижину, электричество уже выключили. Но кто-то из слуг поставил на стол на веранде зажженную лампу-«молнию». Я устроился перед ней и задумался о событиях дня.
Спокойный вечер в бунгало Буллита, как ни странно, взвинтил меня гораздо больше, чем почти истерические вспышки Сибиллы накануне. Мир и тишина его, — говорил я себе, — неестественны, неправдоподобны для этих трех людей, живущих под одной крышей. Это как стоячая вода, опасная и нездоровая.
Чем объяснить благосклонность Сибиллы к Кингу, хотя еще вчера она его ненавидела?
А кроткое поведение Патриции перед альбомом матери — как увязать его с ее безумными играми с диким зверем?
Огромный лев снова завладел моими мыслями. Может быть, это он глухо ворчит в глубине ночи из зарослей? Или это раскаты далекой сухой грозы? Или это мне чудится?
Нервы у меня были на пределе, а потому, когда передо мной внезапно появился Буллит, я разделил ненависть Сибиллы к людям, которые возникают без малейшего звука. Высокая фигура, вдруг вступившая в световой круг от лампы, едва не заставила меня закричать от ужаса.
Буллит переоделся в свой охотничий костюм и сапоги, и волосы его были снова взъерошены гривой. Он держал в руке еще наполовину полную бутылку виски, которую я ему принес.
— Знаю, знаю, у вас еще целый ящик, — сказал он, предупреждая мои протесты. — Но сегодня мы должны прикончить эту бутылку вместе. Очень уж хорошо мы ее начали.
Все черты его широкого лица дышали бесконечным добродушием и дружелюбием.
— Давно, так давно в нашем доме не было счастливых вечеров, — продолжал он. — Ваше присутствие успокоило Сибиллу. А малышка вас обожает.
Я поспешно сходил за стаканами: наедине с Буллитом мне всегда хотелось выпить.
Мы пили молча. Я чувствовал, что мой гость, так же как и я, блаженно расслабился. Мне показалось, что далекое рычание снова потревожило одиночество ночи. Однако Буллит не шевельнулся. Очевидно, я ослышался. А может быть, его безразличие объяснялось привычкой? Я спросил:
— Почему Кинг ушел от вас?