— Вот они! Вот они! — закричала Патриция, наполовину высовываясь из окна машины. — Мы подоспели вовремя.
Она плюхнулась рядом со мной на сиденье и сказала со смехом:
— Посмотрите-ка на наших двух слуг: не очень-то они довольны! А знаете почему?
— Бого боится.
— Конечно, ведь он же кикуйю из большого города, — презрительно сказала Патриция.
— А Кихоро?
— О, Кихоро не боится масаев. У него с ними старые счеты.
Голос ее стал немножко высокомерным, как всегда, когда она меня просвещала:
— Кихоро из племени вакамба, а они очень храбрые. И раньше воевали с масаями. Даже до сих пор, несмотря на законы правительства, они иногда сражаются насмерть. Их земли граничат, понимаете?
Патриция перегнулась на переднее сиденье, где сидел старый кривой следопыт, и что-то шепнула ему на ухо на его родном языке. Кихоро показал щербатые зубы в свирепом оскале и похлопал по ружью.
— Зачем вы его раздражаете? — спросил я девочку.
— Чтобы он стал бешеным, опасным, — ответила она. — А когда он слишком разозлится, я его успокою. Это игра.
— Но он-то этого не знает?
— Конечно, не знает! — воскликнула Патриция. — Иначе не было бы никакой игры.
Кихоро — одноглазый.
Кихоро — огромный лев.
С какими новыми приятелями и до каких пределов когда-нибудь дойдет Патриция в своих играх?
Мы были у подножия холма. Патриция выскочила из машины, не дожидаясь, пока та остановится.
Солнце во всем великолепии поднималось над зарослями, но вонь грязного хлева, коровьей мочи и навоза отравляла свежий утренний воздух.
— Идите скорей! — крикнула Патриция. — Они начинают.
Она потащила меня по длинному пологому склону к вершине холма. Там была выровнена площадка в форме грубого овала. По его обводам возвышался двойной барьер из колючих кустарников, сцепленных между собой шипами. Внутри этой ограды дымилась желтоватая, густая масса, скользкая и вонючая. Это был полужидкий коровий навоз.
Чернокожие мужчины, женщины и дети топтали, разминали, переворачивали и месили эту отвратительную кашу, чтобы сделать ее плотнее и однороднее. Патриция заговорила с ними на их родном языке. Вначале на свирепых лицах застыло изумление: как, эта маленькая белая девочка знает их язык? Но затем даже самые замкнутые и жестокие лица смягчились. Женщины пронзительно захохотали, дети завизжали от радости.
Я искал взглядом Ориунгу, но не увидел ни одного из троих моранов. Однако старый Ол'Калу был здесь. Я с ним поздоровался. Он узнал меня и ответил:
— Квахери.
Затем он подал своим соплеменникам знак продолжать работу.
Волна зловония разлилась еще шире, стала плотнее, гуще. Я инстинктивно отступал и задерживал дыхание. Но Патрицию, похоже, это совсем не смущало. Девчушка, которая накануне, убегая из моей хижины, оставила после себя легкий запах мыла и лавандовой воды, — он и до сих пор исходил от нее, — эта девчушка с таким обонянием, что различала тончайшие оттенки ароматов джунглей, сейчас с горящими от удовольствия глазами жадно вдыхала отвратительную вонь.
— Ну и хитрецы эти масаи, — сказала Патриция, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом. — Знаете, они очень умные. Построить дом из коровьего навоза! Понимаете, они никогда не живут на одном месте, у них нет ни одной лопаты, никаких инструментов, ничего. И тогда они изобрели манийятту. Они держат свое стадо весь день и всю ночь на том месте, где хотят разбить лагерь. Потом все топчут навоз, готовят смесь.
— А дальше? — спросил я.
— Сейчас увидите, — сказала Патриция. — Смотрите, они начинают.
Несколько мужчин вокруг липкой лужи устанавливали в два ряда плетни, соединенные арками из колючих ветвей, плотно сцепленных между собой шипами. Постепенно плетни принимали форму овала, окружающего всю площадку, и скоро ажурный туннель на вершине маленького холма замкнулся. Он был очень низким — сводчатая кровля едва доходила до пояса тем, кто ее устанавливал, и бесчисленные колючки торчали из него во все стороны.
— Сейчас! Сейчас! — крикнула Патриция. — Смотрите!
Старик Ол'Калу отдал приказ. И тогда все разом — мужчины, женщины, дети, — кто ладонями, кто бурдюками, в которых в обычное время хранились вода и молоко, принялись поливать коричневатой теплой массой плетеный остов своего сооружения. Навозная смесь была еще жидкой и невыносимо зловонной, но она стекала, сгущалась, приклеивалась к плетням и образовывала стены, налипала и засыхала на сводах из колючих ветвей, и они становились крышей. И мужчины, женщины, дети, не теряя ни мгновения, укрепляли эти первые слои, обмазывая и поливая их все новыми порциями замешанного ими коровьего навоза.