Опустив на траву морду, которая от этого словно расплющилась, Кинг время от времени подзывал ее дружелюбным ворчанием. Он был здесь, под своим деревом, и Патриция была рядом, но почему-то сегодня она его не замечала. Кинг ничего не понимал.
Лев осторожно вытянул лапу и тронул девочку за плечо. В это мгновение она всматривалась в заросли, а поэтому вздрогнула от неожиданности и отбросила его лапу. Лев тоже вздрогнул, но от удовольствия. Наконец-то начинается игра! Он толкнул девочку лапой немного сильнее. На этот раз Патриция отшвырнула ее изо всех сил, ударила и дико вскричала:
— Сиди тихо, болван!
Кинг медленно перевалился, лег на живот. От его глаз под тяжелыми и почти закрытыми веками остались только узкие желтые щели. Он походил на сфинкса. Но этот сфинкс своим взглядом сейчас вопрошал Патрицию. Он еще никогда не видел ее такой.
Лев вытянул морду и ласково лизнул девочку в щеку. Она ударила его кулаком по ноздрям.
Кинг встряхнул гривой и молча, не издав даже ворчания, встал, ©пустил голову и сделал шаг, чтобы уйти.
— Ну, нет! — закричала Патриция. — Ты меня так не оставишь! Еще не пришел такой день!
Она бросилась за Кингом, вцепилась обеими руками в его гриву, прижалась горящим лицом к его ноздрям. И Кинг снова рассмеялся, снова повалился на бок. Счастливые глаза льва опять стали золотыми. Патриция растянулась рядом с ним. Но взгляд ее не отрывался от далеких зарослей на краю поляны.
Звук запущенного мотора долетел до нас… Я инстинктивно встал.
— Садитесь! — сердито сказала Патриция. — Ваш дурак шофер, наверное, испугался, что его оставили так надолго одного.
По лицу ее пошли морщинки от напряженной работы мысли, словно она вспомнила что-то неприятное.
— Но ведь он не один, — пробормотала она. — С ним Кихоро…
Я мог бы ей сказать, что старый кривой следопыт давно где-то поблизости, с ружьем наготове. Но мне это было запрещено.
Несколько секунд пролетели в молчании. И наконец из далеких зарослей выступил человек. Тот, кого девочка ожидала с таким нетерпением, и кто после праздника в манийятте должен был обязательно прийти — я тоже знал это наверняка.
Однако я не сразу узнал его силуэт. Казалось, он возник из тьмы времен. Впереди себя, на вытянутой руке, он нес огромный щит, а вокруг его головы-каски, в медных отсветах красной глины, колыхалась царственная львиная грива, и на уровне ее сверкал наконечник копья.
Вооруженный и одетый по незапамятным обычаям своего племени, Ориунга шел навстречу испытанию, чтобы стать настоящим мужчиной. И чтобы завоевать Патрицию. * Патриция и Кинг поднялись одновременно, одним движением.
С первых дней своего младенчества лев знал все запахи и рефлексы хрупкого тела своей хозяйки, и теперь через нее почувствовал приближение чего-то необычного, тревожного, угрожающего. Патриция и Кинг стояли бок о бок; она держала его за гриву, а он, чуть приподняв губы над ужасными клыками, пристально смотрел на воина-масая, который шел на них.
Я попятился, чтобы прислониться к стволу большого дерева. Отодвинуться меня заставил вовсе не страх! Если бы испугался, я бы мог в этом признаться без стыда. Но ни трусость, ни мужество не имели никакого смысла после всего того, что заставила меня испытать и узнать Патриция, и теперь я ждал только развязки.
Игра кончилась.
Девочка вдруг сразу это поняла. Лицо ее не выражало ни радости, ни любопытства, ни гнева — только внезапный страх перед надвигающейся судьбой, только страх и такое детское отчаяние перед тем, что уже нельзя остановить.
Она закричала что-то на языке масаев. Я понял, что она приказывала, просила Ориунгу не приближаться. Но Ориунга взмахнул копьем, поднял щит, тряхнул рыжей гривой, укрепленной на его голове, и ускорил шаг.
Я искал глазами Кихоро. Он был где-то здесь, совсем рядом. Он должен был выйти. Должен был помешать. Мне почудилось, что между кустами в конце тропинки блеснул металл ружейных стволов. Казалось, они следил за каждым движением морана. Кинг почуял врага. И у врага на сей раз было сверкающее копье и этот кожаный, дико раскрашенный щит, а главное — львиная грива!
— Тихо, тихо, Кинг, успокойся, — повторяла Патриция. — Слушай, слушай меня.
Голос ее утратил повелительный тон, теперь она только просила. Потому что ей было страшно, и она умоляла Кинга, чтобы он послушался.
Ориунга остановился. Он выставил щит и издал такой пронзительный вопль, что мне показалось, будто дрогнуло небо.
— Нет, Кинг, нет! — бормотала Патриция. — Стой, не шевелись.