Кинг снова подчинился.
Ориунга откинул назад плечо и поднял руку вековечным жестом метателя копья. Длинный стержень из сверкающего металла с отточенным острием взвился.
И тогда, в тот самый миг, когда железный наконечник копья вонзился в тело Кинга и брызнула кровь, Патриция закричала, словно это было ее собственное тело и ее собственная кровь. Вместо того, чтобы удерживать Кинга всеми силами своих рук и души, как она это делала до последнего мгновения, она отпустила его, толкнула, бросила прямо на чернокожего воина.
Лев взлетел в воздух невообразимо легко, и вся его вздыбленная ревущая масса обрушилась на Ориунгу. Две гривы — мертвая и живая — смешались.
Ориунга покатился по земле, прикрываясь щитом. Не чувствуя ни тяжести, ни львиных когтей, которые его уже терзали, он яростно, вслепую, наугад отбивался кинжалом, похожим на меч.
Патриция вплотную подбежала к месту схватки, к этому переплетению тел. Она не сознавала, что каким-то упрямым и неуловимым инстинктом сама желала ее, сама подготовила и спровоцировала. Она уже ничего не сознавала, кроме того, что человек посмел поднять руку с копьем на ее Кинга, и что за это он должен поплатиться жизнью. И даже слово «смерть» уже ничего не означало для нее.
С раздувающимися ноздрями, оскалив рот, Патриция кричала, не соизмеряя звуков своего голоса:
— Убей его, Кинг, убей!
Уже рассыпался под острыми когтями щит, несмотря на тройной слой кожи, и несчастная человеческая плоть, лишенная своей жалкой брони, уже корчилась и извивалась перед отверстой пастью смерти.
Я закрыл глаза. Но тотчас открыл их снова. Рев мотора заглушил рычанье зверя. Вихрь пыли взлетел над саванной. Из него возник «лендровер», на пределе скорости. За рулем был Буллит. У последних кустов он тормознул так, что машина взвыла, и спрыгнул на землю. Кихоро очутился с ним рядом.
Я не мог услышать их слов. И не мог уловить их чувств в то мгновение. Но бывает, что жесты и выражение лиц позволяют все сразу понять и обо всем догадаться.
— Стреляй! — закричал Буллит, у которого не было ружья.
— Не могу, — ответил Кихоро, вскидывая свое двуствольное ружье. — Лев закрывает масая!
Ибо этому одноглазому старику, который был нянькой и стражем Патриции со дня ее рождения, этому несравненному следопыту, который принес ей еще слепого мяукающего Кинга, этому воину из племени вакамба, ненавидевшему морана за его неслыханное, беспримерное высокомерие и наглость, — нет, поистине, да и как могло быть иначе? — ему и в голову не могло прийти, что Буллит приказал стрелять не в Ориунгу. Другой цели он не видел.
Тогда Буллит выхватил ружье из рук Кихоро. Наверное, он сам не знал, что сейчас сделает.
И хотя человек, которого подмял под себя лев, был масаем, и к тому же сам накликал на себя беду, Буллит всем нутром ощутил инстинктивную с ним солидарность, первородную, непредсказуемую, пришедшую из тьмы времени. В смертельной схватке между зверем и человеком он встал на сторону человека.
И в то же мгновение Буллит вспомнил, хотя и сам этого не осознал, тот договор, который он подписал с законом и с самим собой, когда согласился стать хозяином и хранителем этой священной земли. Он должен был защищать животных при всех условиях, за единственным исключением — когда зверь угрожал жизни человека. Теперь у него не оставалось выбора. Он сам говорил: долг повелевает мне даже ничтожного человека предпочесть самому благородному зверю.
И наконец — и это, может быть, главное — Буллит услышал первобытный призыв, ощутил давно подавляемую, заглушаемую и от этого еще более нестерпимую жажду — жажду крови. Годами над ним тяготел высочайший запрет. Но сегодня не только желание, но и долг обязывали его нарушить это табу. Буллит мог и должен был хотя бы на мгновение возродиться и вновь познать, пусть еще только раз, восторг и радость охоты.
Все остальное произошло мгновенно и просто. Приклад сам вжался в правое плечо Буллита. Стволы ружья нацелились сами собой. И в тот миг, когда Кинг уже разинул пасть, чтобы вонзить клыки в горло морана, пуля поразила его в левое плечо, прямо в сердце. Страшный удар приподнял его и отбросил, и он взревел от гнева, но больше — от изумления. И рев его не успел замолкнуть, когда вторая пуля вонзилась рядом с первой, — вторая, щадящая, смертоносная, — выстрел, которым прославился охотник с рыжей гривой, великий Булл Буллит.
И сразу настала тишина. В тени длинных ветвей с шипами лежали два тела, увенчанные гривами: человек и лев, а рядом с ними неподвижно стояла Патриция.