Впервые я увидел на лице Патриции внезапный страх. Страх перед непостижимым, перед тем, чего не может быть. Патриция отпустила гриву и инстинктивно подняла глаза к небу, к солнцу. Большие черные тени с распростертыми крыльями и лысыми головами кружили над деревом Кинга.
Сдавленный, но такой мучительный крик вырвался у Патриции при виде этих теней. Для девочки из заповедника были как никогда понятны эти письмена — зловещие круги стервятников в небе. Когда они собирались вот так, что означало только одно: их ждала добыча, труп животного. Патриция это знала. Она с детства видела столько мертвых животных — буйволов, зебр, антилоп, слонов, что до сих пор ей казалось самым простым, самым естественным, самым разумным законом саванны… Трупы… Падаль… И больше ничего. Но Кинг?
Пусть Ол'Калу. Пусть даже Ориунга.
Но только не Кинг. Нет! Кинг — это было невозможно! Она же его любила, и он ее любил. Они были необходимы друг другу. И вот он лежал перед ней так привычно, в позе покровительственной нежности, словно готовый к игре, — и с каждым мгновением уходил от нее все дальше. И был как бы погружен в себя, в глубину самого себя. Он уходил. Но куда? А стервятники приближались, все время приближались, чтобы растерзать его — всемогущего?!
Самые глубокие чувства — материнство, дружбу, вкус крови, силу, ревность и любовь, — все их Патриция познала через Кинга. И вот теперь огромный лев заставил ее познать смерть.
Девочка искала помутневшими от ужаса глазами хотя бы одного человека, который помог бы ей убежать от страха и невыносимой тайны. Она нашла только иностранца, случайного посетителя. Он, по крайней мере, не успел ее ранить.
— Увезите меня, увезите меня отсюда! — крикнула она мне.
Я подумал, что она говорит об этой поляне, где мы были, но Патриция снова закричала:
— Я не могу больше видеть отца, не могу больше видеть этот заповедник!
Как можно ласковее я опустил руки на узкие, сжатые плечи.
— Я сделаю, как ты хочешь, — сказал я Патриции.
И тогда она вскричала:
— Возьмите меня с собой в Найроби!
— Хорошо, а там куда?
Патриция искоса бросила на Буллита взгляд, полный ненависти.
— В пансион, где я уже была, — сказала она холодно.
Я подумал, что это просто гневная вспышка, желание отомстить, которое быстро пройдет.
Я ошибался.
XV
Мы выехали в Найроби еще до восхода луны. Так пожелала Патриция. С той же почти истерической страстью, с какой она цеплялась за заповедник, она хотела теперь как можно скорее от него избавиться, — словно бежала от привидений. От одной мысли, что ей придется провести здесь хотя бы еще одну ночь, девочка начинала дрожать, и мы боялись, что ее здоровье и рассудок не выдержат. Пришлось уступить. Было решено, что мы проведем ночь в гостинице в Найроби, а утром я отведу Патрицию в тот же пансион, где она уже побывала.
Патриция никому не позволила укладывать свои вещи. Она сама выбрала для дороги легкое шерстяное платьице, пальто из твида и круглую фетровую шляпку. Сама отобрала одежду, которую хотела взять с собой. И выбросила все, что напоминало о заповеднике, — комбинезоны, охотничьи мокасины, — все, все!
Маленький чемодан и портфель с ее тетрадками и учебниками лежали между нами на заднем сиденье машины. Бого тронулся с места. Два рейнджера сидели с ним рядом. Они должны были проводить нас до границы заповедника. Во избежание опасных встреч. До сих пор ни один посетитель не имел права тревожить животных в ночные часы.
Хижина, которая приютила меня на несколько дней, осталась позади. Затем деревушка. Мы выехали на большую дорогу. Патриция забилась в угол, сжалась в комок, и лицо ее, под круглой шляпкой, казалось неясной тенью. Она упрямо смотрела только внутрь машины. И не шевелилась. Словно перестала дышать.
Молчание было ужаснее всего. Надо было вырвать ее из этого одиночества. Я задал первый вопрос, который мне пришел на ум:
— Почему ты не захотела, чтобы мать проводила нас?
Патриция ответила сквозь стиснутые зубы:
— Что ее слезы? Она все равно довольна.
И это была правда. Сибилла плакала и мучилась, глядя, как страдает ее дочь, но, несмотря на все это, я чувствовал, что она счастлива. Наконец-то исполнилось ее сокровенное желание: теперь дочь ее, ей же на благо, станет, как все. Наконец-то свершилось то, о чем она уже не мечтала!