Обратившись к юристам, Софья Андреевна узнала, что по доверенности, бывшей у нее в руках, она не может запродать сочинений Толстого. Вместе с тем обнаружилось, что отказ Льва Николаевича от авторских прав на сочинения, написанные после 1881 года, с его смертью, становится недействительным, если воля его не будет проговорена в завещании, составленном согласно требованиям закона.
Таким образом, графиня должна была издавать сама, но перед нею стояла задача оградить свое издание от всяких неожиданностей в случае смерти Толстого.
Начался ряд новых столкновений. Некоторые весьма бурные сцены происходили в присутствии Черткова. Было ясно, что воля Толстого имела мало значения для Софьи Андреевны. Она не скрывала, что после смерти великого писателя, сочинения его, изданные после 1881 года, не останутся в общем пользовании. Дело жизни Черткова падало. С величайшим трудом создал он себе положение хозяина и распорядителя всего, написанного Толстым после 1881 года. Со смертью великого писателя, в права вступали наследники. Обеспечить исполнение «воли Толстого», т. е. упрочить положение Черткова, мог только акт юридического завещания. Конечно, обращение к авторитету и насилию государства было совершенно противно христианским воззрениям, как понимали их толстовцы. Но Чертков не остановился перед этим, хотя Толстой «в пуризме христианского учения никого не знал лучше его». Медлить было нельзя. Каждый день мог принести непоправимые неожиданности. Толстой дряхлел и становился все уступчивее в интересах семейного мира.
Чертков повел дело обдуманно и методично. В сентябре 1909 года Толстые гостили у него в имении Крекшино. Наедине он указал Толстому, что его дети намерены присвоить сочинения, отданные всем. Толстой записал в дневнике: «Не хочется верить». Тем не менее на другой день он подписал документ, названный завещанием. Трое гостей Черткова засвидетельствовали этот акт. В нем Толстой подтверждал свое желание, чтобы сочинения его, написанные после 1881 года, оставались и после его смерти в общем пользовании. «Желаю, — значилось далее в завещании, — чтобы все рукописи и бумаги, которые останутся после меня, были бы переданы В. Г. Черткову, с тем, чтобы он и после моей смерти распоряжался ими, как он распоряжается ими теперь…»
Бумага эта была предъявлена опытному адвокату, который признал ее юридически недостаточной.
Произошло несколько заседаний Черткова и его друзей. Вместе с тем же адвокатом они вырабатывали новую форму завещания.
При этом Чертков решил уклониться от положения юридического наследника и перенес всю тяжесть будущих конфликтов на младшую дочь Толстого — гр. Александру Львовну. Конечно, роль этой официальной наследницы должна была состоять только в том, чтобы, как пишет Чертков, «обеспечить мне возможность беспрепятственно распоряжаться литературным наследием Льва Николаевича, следуя данным им мне указаниям». Это последнее обстоятельство впоследствии было точно проговорено в особой объяснительной записке к завещанию, составленной Чертковым и подписанной Толстым.
На совещаниях Черткова и его друзей с адвокатом выработан текст формального завещания, который и представлен Толстому, — конечно, тайно от Софьи Андреевны.
Подписывая бумагу, Толстой сказал: «Тяжело мне все это дело. Да и не нужно это — обеспечивать распространение своих мыслей при помощи разных там мер. Вон Христос, хотя и странно это, что я как будто сравниваю себя с ним, — не заботился о том, чтобы кто-нибудь не присвоил в свою личную собственность его мыслей, да и не записывал сам своих мыслей, а высказывал их смело и пошел за них на крест. И мысли эти не пропали. Да и не может пропасть бесследно слово, если оно выражает истину и если человек, высказывающий это слово, глубоко верит в истинность его. А эти все внешние меры обеспечения только от неверия нашего в то, что мы высказывали».
Посланный Черткова возражал.
— Я не скрою от вас, — сказал он между прочим, — как нам, друзьям вашим, больно было выслушивать по вашему адресу те упреки, по которым выходило, что, вопреки своему отрицанию частной земельной собственности, вы все-таки взяли и перевели имение ваше на имя жены и детей. И точно также больно будет выслушивать и то, что вот, мол, несмотря на то, что Толстой наверно знал, что заявление его 1891 года никакой юридической силы не имеет, все-таки ничего не предпринял для осуществления своего желания, и тем самым снова сознательно поспособствовал переводу своей литературной собственности на своих семейных. Я не могу выразить, до чего больно будет друзьям вашим выслушивать это…