В результате сходства эстетической позиции обоих писателей и возникло соответствие между критическим очерком и переводом: многие выражения в «Короле Лире», вызывавшие осуждение Толстого, в переводе Дружинина были изменены, упрощены или даже вовсе устранены.[12] Поэтому дружининский перевод никак не годился Толстому для демонстрации языковых «несообразностей» «Короля Лира».
Юрьев же, благоговейно преклоняясь перед Шекспиром, считал всякое отклонение от буквы подлинника чуть ли не святотатством. Он переводил весьма точно, нередко дословно (в ущерб поэтичности),[13] и это вполне устраивало Толстого, который, как сказано выше, неоднократно перечитывал перевод Юрьева с пером или карандашом в руках. Во многих случаях толстовские пометки на книге выделяли места, которые затем цитировались в очерке. Так, например, красным карандашом обведены слова Эдгара, притворяющегося сумасшедшим (д. IV, сц. 1); «Пять духов разом сидело в бедном Томе: дух сладострастья — Обидикут, князь немоты — Гоббидидэнц, Магу — воровства, Модо — убийства и Флиббертиджиббет — кривляний и корчей. — Теперь они все сидят в горничных и разных служанках» (стр. 110). И эти слова без изменений перешли в очерк (см. т. 35, стр. 229).[14]
Из двадцати приведенных по-русски цитат из «Короля Лира» в очерке Толстого[15] половина в той или иной степени связана с переводом Юрьева. Лексические соответствия этому переводу обнаруживаются и в тех случаях, когда Толстой не цитирует, а пересказывает трагедию (хотя, возможно, они объясняются не заимствованием, но общностью английского источника).[16] Как можно заключить из сравнений текстов, Толстой отказывался от юрьевского перевода, когда тот был слишком витиеватым и запутанным. Например, заключающие трагедию слова герцога Альбанского звучали у Юрьева так:
Стремясь передать все оттенки оригинала, Юрьев увеличил текст почти вдвое (7 строк вместо 4) и изложил его весьма косноязычно, злоупотребляя сослагательным наклонением. Перевод Толстого много проще, яснее и в сущности ближе к Шекспиру: «Мы должны повиноваться тяжести печального времени и высказать то, что мы чувствуем, а не то, что мы должны сказать. Самый старый перенес больше всех; мы, молодые, не увидим столько и не проживем так долго» (т. 35, стр. 236).[17]
Та же тенденция к упрощению и прояснению текста наблюдается и в тех случаях, когда Толстой цитировал перевод Юрьева и подвергал его некоторой правке. Приведем несколько примеров.
Переодетый Кент на вопрос Лира о его возрасте (д. 1, сц. 2) отвечает у Юрьева: «Я не настолько молод, чтобы влюбиться в женщину ради ее голоса, и не настолько стар, чтобы любовь превратила меня в глупого шута» (стр. 28). Конец фразы переведен не очень точно, но в оригинале употреблен глагол, трудно поддающийся переводу: to dote, который имеет значение: «впадать в детство» и «любить до безумия». Толстой снял трудность, отступив от оригинала. Перевод получился не совсем верным, но фраза стала ясной, разговорной: «Не настолько молод, чтоб любить женщину, и не настолько стар, чтобы покориться ей» (т. 35, стр. 222).
В сцене суда (д. III, сц. 6) у Юрьева Лир кричит: «Ее прежде, ее к суду! Это Гонерила. Клянусь я здесь перед этим высоким собранием, они растоптали ногами своего отца, бедного короля!» (стр. 96). У Толстого вместо выделенных слов: «в суд» и «она била» (т. 35, стр. 228).
12
Подробнее об этом см. в наших статьях: «Лев Толстой, Шекспир и русская литература 60‑х годов XIX века» («Вопросы литературы», 1968, №8, стр. 54—73) и «Tolstoy, Shakespeare and Russian Writers of the 1860s» («Oxford Slavonic papers», new series, v. 1, 1968, pp. 85—104). Интересно отметить, что Б. Л. Пастернак ссылался именно на Толстого, обосновывая аналогичный дружининскому подход к переводу Шекспира: «Мог ли человек, что-нибудь значащий в нынешней литературе, после всего сделанного Львом Толстым и всего случившегося и происходящего в истории остаться под покровительством мифических шекспировских святынь и неприкосновенностей, извиняющих любую риторическую бессмыслицу и метафоризованную романтику, в ущерб Шекспиру настоящему, как я его понимаю, Шекспиру архитолстовскому, Шекспиру — вершине индивидуального
14
Помимо самого перевода Толстой воспользовался и некоторыми примечаниями к нему. Так, по поводу реплики Эдгара Юрьев замечал: «Все это взято из поверий народа, записанных в книге Гарснета, бывшего епископа Йоркского», и приводил пространное заглавие книги (стр. 110). Толстой же, опустив ссылку на народные поверия, писал, что Эдгар «говорит совсем ненужные прибаутки, которые мог знать Шекспир, прочтя их в книге Гарснета, но которые Эдгару неоткуда было узнать» (т. 35, стр. 229). К одному из выражений перевода (в брани Кента по адресу Освальда — д. II, сц. 2) сделано примечание: «В подлиннике стоит непонятное выражение: I’ll make a sop o’the moonshine, которого не могли хорошо объяснить такие комментаторы, как Стивенс, Варбуртон, Мэлоне и Джонсон» (стр. 52). У Толстого: «Кент… требует, чтобы Освальд дрался с ним, говоря, что он сделает из него a sop of the moonshine, — слова, которых не могли объяснить никакие комментаторы» (т. 35, стр. 224). Ср. также перевод, стр. 43, 82 и т. 35, стр. 224, 226 соответственно.
16
Например: «…он (Лир, —
17
Ср. оригинал: