Как-то демонстративно это. Вообще, у передовой русской интеллигенции конца XIX, начала XX века был, можно сказать, еврейский заскок.
А ещё Толстой, «чтобы в подлиннике познать первоисточники христианского учения, изучал древнегреческий и древнееврейский языки (в изучении последнего ему помогал московский раввин Шломо Минор).» («учение-изучал-изучение»: стиль какого-то «прирождённого русского литератора»)
А ещё Лев Толстой сказал: «Любить евреев трудно, но надо». А поскольку слово у него обычно не расходилось с делом, можно быть уверенным, что он, если и не достиг «естественной» юдофилии, то хотя бы её себе внушил.
Ещё такое попалось на глаза (сайт evreimir.com, 25.05.2004):
«Сегодня можно увидеть, как рождается миф об антисемитизме Льва Толстого. По моим наблюдениям, произошло это следующим образом. Написал В. Опендик в своей книге, опубликованной в „Полезной газете“ (N№189): „Лев Толстой не выступил в защиту бесправного еврейского народа и вместе с И. Тургеневым отказался подписать статью с осуждением страшных погромов 1881 — 82 гг.“. Должен уточнить: статью надо было написать, а не подписать. За написание статьи евреи предлагали хорошие деньги. М. Салтыков-Щедрин и Н. Лесков согласились и написали. Л. Толстой и И. Тургенев отказались. Справедливо говорит В. Опендик, что „Тургенев объяснил свой отказ тем, что это может плохо отразиться на его репутации в русском обществе“. Но с Толстым другая ситуация. Подписал же он в 1890 году „Декларацию против антисемитизма“, которую Александр III не позволил публиковать, что очень огорчило писателя. Отказывался он и раньше, когда Вл. Соловьев в 1900 году обратился с просьбой составить текст „обращения затеваемого коллективного воззвания русских писателей против травли в известной русской печати“, но готов подписать все, что напишет сам Вл. Соловьев. Л. Толстой отказался написать обращение в поддержку евреев после Кишиневского погрома, хотя богатые евреи его очень об этом просили: „Русского писателя нельзя за деньги заставить писать о жизни в сфере ему чуждой“.»
«Еврейская интеллигенция России стремилась подружиться с Толстым, порой с чрезмерной навязчивостью. Со свойственной ему раздраженностью он мог о ком-то из евреев сказать недоброе слово.»
Еврейская электронная энциклопедия (www.eleven.co.il, статья «Толстой Лев»):
«Среди персонажей произведений Толстого евреев почти нет. В „Севастопольских рассказах“ (1855–56) упоминаются солдаты-евреи; в „Войне и мире“ (1865–69) — „австрийские жиды“, в „Анне Карениной“ (1876–77) князь Стива Облонский отправляется просить должность к финансисту-еврею Болгаринову (прообразом которого послужил один из братьев Поляковых, скорее всего Лазарь). В „Плодах просвещения“ (1891) появляется гипнотизер Гросман, а в черновых вариантах „Воскресения“ (1889–99) — политический ссыльный, „твердый, умный и мрачный еврей Вильгельмсон“ (такая фамилия, однако, невозможна в еврейской антропонимике) — прообраз Симонсона в романе. Эти эпизодические персонажи и упоминания дали некоторым критикам повод утверждать, что евреи „несомненно были ему (то есть Толстому) эстетически антипатичны“ (Б. Горев, „Евреи в произведениях русских писателей“, М., 1917…)»
«Несколько раз посетив Толстого, Гец оставил ему книги по еврейскому вопросу, в том числе и свои: „Религиозный вопрос у русских евреев“ (СПб., 1881), „О характере и значении еврейской этики“ (СПб., 1882), „Что такое еврейство?“ (СПб., 1885). Ознакомившись с ними, Толстой записал в дневнике: „Какое отвратительное дело имярекфильство. Я сочувствовал евреям, прочтя это — стали противны“.»
«В переписке с Гецем в 1890–94 гг. Толстой высказался подробнее: его первые впечатления отчасти изменились, он понял свою „ошибку о степени высоты требований еврейской этики“, а также объяснил нежелание выступить от своего имени: „Я жалею о стеснениях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает меня исключительно… Есть много предметов более волнующих меня, чем этот. И потому я бы не мог ничего написать об этом предмете такого, что бы тронуло людей. Думаю я об еврейском вопросе то… что нравственное учение евреев и практика их жизни стоит, без сравнения, выше нравственного учения и практики жизни нашего quasi-христианского общества“. Исходя из своей аксиомы о равенстве всех людей, Толстой отрицательно относился к идее избранности, которую всегда понимал как проявление национальной гордости, о чем высказывался неоднократно: „Рассуждения о миссии еврейства, обособляя еврейство, делают его отталкивающим, для меня, по крайней мере“.»