— Почему это должен быть Эдмундо?
— Когда допрашивают, — сказала она, — всегда получают такой ответ, какой хотят услышать.
— У Эдмундо все будет в порядке. Он всегда был так добр к Изабелле. Она любила его.
— Она умерла, — ответила Мануэла, — а его увели на допрос.
Когда Мануэла появилась у нас, я узнала, что она и Эдмундо всегда находились при Изабелле и были Привезены вместе с ней из Испании. Мануэла была одной из ее служанок, а Эдмундо умел обращаться с ней в моменты ее «одержимости». Когда в дом ворвались пираты, Мануэла спряталась и ее не тронули; она находилась с Изабеллой во время ее беременности и при рождении Карлоса. Она любила малыша и пыталась оберегать его от постоянно меняющегося отношения к нему матери. И когда мальчика отдали на попечение ужасной старой карге, она, чем могла, помогала ему.
Непонятно, почему Мануэлу так расстроило то, что забрали Эдмундо.
Результат допроса поразил меня. Эдмундо признался в убийстве своей госпожи. Из шкатулки с ее драгоценностями он украл усыпанный рубинами крестик, чтобы подарить его девушке, которой хотел понравиться. Изабелла застала его на месте преступления. Испугавшись последствий, Эдмундо придушил ее, зажав рот мокрой тряпкой, а потом скинул с лестницы.
Его повесили на площади Лагуны.
— Вот все и закончилось, — сказал Фелипе. Я никак не могла забыть большого Эдмундо, так осторожно поднимающего бедную Изабеллу на руки во время ее страшных приступов.
— Он был таким кротким, — сказала я. — Не могу поверить, что он был способен на убийство.
— Многое скрыто в людях, и в мужчинах, и в женщинах, — ответил Фелипе.
— Трудно поверить, что это относится и к Эдмундо, — возразила я.
— Он признался, дело закончено, любовь моя. Я была взволнована, но в то же время и рада, что тайна, как я полагала, раскрылась.
Наступило Рождество. Я размышляла о доме и маскарадах, о праздничном обеде и рождественской ветке. Мне хотелось знать, достиг ли Джон Грегори Англии и получила ли мама мое письмо.
Какой был бы чудесный рождественский подарок для нее!
К досаде Фелипе, я больше не беременела. Не знаю, была ли я расстроена этим обстоятельством. Я все еще не могла забыть Изабеллу; даже теперь, когда Эдмундо признался в убийстве, казалось, она еще стоит между мной и мужем. Иногда у меня появлялось чувство, что Фелипе — чужой мне. Я знала, что он никогда не любил Изабеллу, и верила его словам о любви ко мне Он не скрывал своего чувства, и тысячу раз в день я замечала проявления его любви. Кроме того, я ведь подарила ему Роберто — здорового малыша, которому теперь уже три года… Тем не менее, было нечто, что Фелипе утаивал даже от меня, и, возможно, именно поэтому я внушила себе не беременеть. Но, несмотря ни на что, я не была несчастлива.
На Тенерифе никогда не бывало холодно, потому что зима почти не отличалась от лета. Только в некоторые дни дули ветры со стороны Африки и было холодно. Мне нравился влажный теплый климат, и не хотелось менять его на «капризный» климат Испании. Я часто думала о холодных зимних днях дома, в Англии. Однажды замерзла Темза, и мы могли пешком переходить ее. Я вспоминала, как сидели вокруг огромного костра и участники маскарада похлопывали замерзшими руками перед началом представления. У меня было так много воспоминаний о доме, я так сильно тосковала по нему, что временами перехватывало дыхание.
Но здесь у меня появились любящий муж и любимый сын.
В январе состоялся праздник — Шествие волхвов, и мы взяли в Лагуну детей посмотреть на это волнующее зрелище, и я с восторгом слушала болтовню детей.
Да, многое доставляло мне удовольствие.
На Страстной неделе началась большая церковная служба. В городе постоянно шли процессии. Облаченные в белое фигуры, выходящие из собора, мне напомнили день казни, когда я впервые увидела страдания людей. Мне неожиданно сделалось плохо, и острая тоска по дому охватила меня вновь.
Я поделилась с Хани своим внезапным желанием уехать домой, и она, оказывается, в этот момент почувствовала то же. Конечно, дон Луис обожал Хани, и у нее была маленькая любимая дочь, но мы никогда не забывали наш дом и главного человека в нем — нашу маму.
В Лагуну мы отправились на мулах, чтобы посмотреть на праздничную процессию. Детей оставили дома, боясь, что их затолкают в толпе. Два сопровождающих нас грума, я и Хани, оказались в самой толчее, и вдруг я почувствовала, что кто-то грубо напирает на меня.
Я резко обернулась и встретилась взглядом с горящими фанатическим блеском глазами.
— Пилар! — произнесла я.
— Ведьма! — прошипела она. — Еретичка! Меня бросило в дрожь. Толчея на площади вызвала такие страшные воспоминания.
Я рассказала Фелипе:
— В городе я видела Пилар. Она ненавидит меня. Я заметила, каким взглядом она посмотрела на меня.
— Она была очень привязана к своей воспитаннице. Она с рождения была рядом с ней.
— Думаю, она уверена в том, что я виновна в смерти Изабеллы.
— От горя она потеряла рассудок. Это пройдет.
— Я редко видела такую ненависть в чьих-либо глазах. Она назвала меня ведьмой… еретичкой.
Я не ожидала такой реакции Фелипе. Он явно испугался, когда его губы повторили слово «еретичка». Внезапно самообладание, которое было присуще ему, оставило его. Он крепко сжал меня в своих объятиях.
— Каталина, — произнес он, — мы едем в Мадрид. Мы не должны оставаться здесь.
Страх начал преследовать меня. Когда темнело, мне часто стало казаться, что за мной наблюдают. Я слышала шаги, казалось, преследующие меня, или осторожное поскрипывание двери, когда я находилась одна в комнате. Один или два раза мне почудилось чье-то присутствие в моей комнате. Я обнаружила один из привычных предметов не на своем месте, хотя была уверена, что не передвигала его.
Я не позволяла моему воображению взять верх над здравым смыслом. Но я не могла забыть лицо Пилар, когда она смотрела на меня и шептала слова: «Ведьма! Еретичка!» — это вызывало в моей душе такой ужас, что я не решалась даже думать об этом.
Мне, казалось, что вокруг меня витает ненависть Какая-то дьявольская сила пыталась погубить меня Как-то я обнаружила в ящике моего столика фигурку, вылепленную из воска.
Фигурка изображала красивую девушку с черными волосами, собранными в высокую прическу, которая увенчивалась миниатюрным гребнем. Девушка была одета в бархатное платье, и сходство сразу поразило меня. Изабелла! Несомненно, это была она!
Я взяла фигурку в руки. Какой ужас охватил меня! Чуть ниже того места, где должно было быть сердце, из платья торчала булавка.
Кто-то положил этот предмет в ящик. Кто? Кто-то вылепил фигурку, похожую на Изабеллу. Кто-то воткнул в сердце булавку и положил фигурку в мой ящик!
Я стояла, зажав ее в руке.
Дверь открылась. В испуге я подняла глаза и увидела в зеркале темное отражение.
С облегчением я поняла, что это всего лишь Мануэла.
Я сжала в руке фигурку и повернулась к ней. Заметила ли она, как я была взволнована?
— Дети хотят пожелать вам доброй ночи, — сказала она.
— Сейчас приду, Мануэла.
Она вышла, а я стояла, уставившись на предмет в моей руке; затем, с силой бросив его обратно в ящик, я пошла в детскую.
Я не слышала, что говорят дети, а думала только о том ужасном предмете и его назначении.
Кто положил его туда? Тот, кто желал мне зла. Кто-то, кто обвинял меня в смерти Изабеллы. Я должна уничтожить фигурку как можно скорее. Пока она была там, я не чувствовала себя в безопасности.
Подоткнув одеяла у детей и поцеловав их на ночь, я вернулась в свою комнату.
Я открыла ящик. Фигурка исчезла.
Я рассказала Фелипе о своей находке, и мой рассказ сильно испугал его.
— Она исчезла? — вскричал он. — Тебе ни в коем случае не следовало класть фигурку обратно в ящик. Ты должна была немедленно уничтожить ее.